И опять Пожарский

— Будем на шерсть выращивать, ковры делать и ткань особо тёплую. Да и молоко верблюды дают, — пояснил Пётр Дмитриевич.

Верблюдов у торговца было шесть, три пары. Княжич купил всех. Больше ничего интересного Пожарский не нашёл для себя. На пристани он договорился с купцом из Казани, который привозил зерно, что тот отвезёт верблюдов, овец и шерсть, что скупил Пушкин, в Вершилово, вотчину князя Пожарского, в десяти верстах от Нижнего Новгорода.

Вечером опять был пир, а утром флотилия, теперь уже из восьми кораблей, отбыла к Казани.

— Весной, как реки вскроются, приплывём, — посулил на прощанье Пётр.

Событие восемьдесят четвёртое

Царь и великий государь Михаил Фёдорович Романов ходил по горнице от окна к печи и обратно и размышлял. Денег в последнее время стали собирать уже изрядно, смогли рассчитаться и со стрельцами, и с казаками, отправив их по домам. Оживает Русь потихоньку, купцы зашевелились, мастерские вновь начинают работать. Самое время на Москву оружейников из Англии или Франции пригласить, чтобы они производство пистолей да мушкетов наладили. А ещё бы тех, кто огненное зелье умеет делать, пригласить, ведь в огромные деньги закупка пороха обходится.

— Дозволишь ли, великий государь, слово молвить? — Дьяк Фёдор Борисов низко поклонился и вопросительно на Михаила уставился.

Царь уже пять лет знал дьяка и сразу понял, что случилось что-то важное. Не плохое. Тогда бы дьяк вёл себя по-другому. И не хорошее, то Борисов доложил бы сразу. Случилось непонятное.

— Говори, Фёдор, — отбросил мысли об иноземцах государь.

— Три немчина просятся до тебя, — снова склонился дьяк.

— Интересно… — Только что он подумал про иноземцев, и вот трое просятся к нему на приём. — Что же надо им?

— Хотят получить разрешение на проезд в Вершилово к княжичу Петру Дмитриевичу Пожарскому.

— Вот как? — Михаил был озадачен. Понятно теперь, почему дьяк Борисов доложил об этих немцах.

— Они говорят, что прибыли по приглашению княжича, и у них есть письма от него. — Снова поклон.

— Фёдор, ты не тяни, говори уже всё сразу, а то мы так с тобой до вечерни с немцами не разберёмся, — поторопил Михаил дьяка: видно, дальше-то ещё необычней новости.

— Письма, что при них были, на латинском языке. Я позволил себе без совета с тобой, великий государь, позвать монаха католического, отца Михала, и дал ему перевести эти письма. Так монах, прочитав, завопил, что ересь это и что у них в Австрии за такие письма на кострах инквизиция сжигает, — медленно, чеканя каждое слово, произнёс дьяк.

— Письма от Петруши? — переспросил царь.

— Точно так, великий государь.

— Монаха в железа — и в пытошную. Только не пытать пока, просто показать, как дознание с другими татями ведут, — распорядился Михаил Фёдорович.

Этот плешивый сморчок хочет его Петрушу на костре сжечь. Посмотрим, как тебе самому костёр-то понравится.

— Что за немцы? Чем занимаются? — чуть остыв, поинтересовался Михаил.

— Двое докторусы, а один — астроном и математик, — доложил Борисов.

— Докторусы? Вели нашего докторуса Бильса позвать и пусть вместе приходят, — решил царь.

Просители и доктор Бильс были допущены к государю через час. Михаил переоделся и встретил иноземцев в тронном зале. Трое приезжих отличались друг от друга, как только люди вообще могут от других людей отличаться. Сразу бросался в глаза юноша очень высокого роста со светлыми, соломенного цвета волосами и такими же бровями и ресницами. Видно было, что юноша очень смущён, что оказался в такой компании, но храбрился, ероша себе волосы. Молодой человек царю понравился. Был он прост и не злобен.

Явной противоположностью ему был тоже довольно высокий старик, почти полностью седой, но с очень умными глазами и жёстким подбородком, свидетельствующим о силе характера. Этот от присутствия монарха не тушевался. Явно не в первый раз общается с сильными мира сего.

Последний был полноват и лысоват. Только хорошее сукно немецкого платья и тяжеленная серебряная цепь на шее говорили о том, что человек сей далеко не бедняк. Он и заговорил первым.

— Позвольте представиться, ваше величество. Я — доктор Антуан ван Бодль из Антверпена. Изучал медицину в Падуе и в Париже, был учеником самого Амбруаза Паре. — Сказано это было на голландском, и доктор Бильс легко перевёл.

Михаил во время перевода внимательно наблюдал за самим Валентином Бильсом. Тот тоже был голландцем. Михаилу показалось, что при упоминании французского доктора тень уважения промелькнула на лице флегматичного Бильса.

— Что же привело тебя, докторус, в наши снега? Придворный доктор у меня есть, и не один. Я ими доволен, дело своё они знают… — Михаил это сказал специально для того, чтобы успокоить явно нервничающего Бильса.

— Я не стремлюсь занять место при вашем дворе, ваше величество. Напротив! Я приехал учить медицине в Вершилове. Я понимаю, что это очень смело с моей стороны, но я бы мог преподавать латынь, голландский, французский и немецкие языки в школе у маркиза Пожарского, — расшаркался ножкой толстенький доктор.

— Что за маркиз такой? — переспросил Михаил у придворного доктора.