И останется только пепел

– Несомненно, – его голос звучал серьезно, но уголки губ дрогнули. – А ты не можешь все время так выглядеть? Ребята с черного рынка ни за что тебя не узнают.

– На самом деле я не меняла черты лица, просто сделала кожу менее упругой и скорректировала цвет волос. – Нита вздохнула. – Я не хочу выглядеть на семьдесят всю оставшуюся жизнь.

Ковит слабо улыбнулся ей.

– Готов спорить, у тебя никогда не спросят документы и ты сможешь покупать алкоголь для всех своих друзей.

Нита рассмеялась.

– Ты себя имеешь в виду? Разве ты еще не совершеннолетний?

– Здесь – да. Для США еще восемь месяцев.

Нита закатила глаза, и к ним подошел официант с их заказом. Он несколько раз посмотрел на Ниту, затем покачал головой, пожал плечами и ушел.

Они набросились на гамбургеры, будто не ели весь день. Впрочем, они же и не ели, поняла Нита, когда подумала об этом. Бургеры определенно были вкуснее, чем у ее матери. Хотя и слишком соленые. Она находила, что все в Канаде воспринималось слишком соленым после Перу. Кола тоже была другой, слаще, и это не делало ее лучше.

Во время еды Нита не могла удержаться, чтобы не касаться своего лица. Она никогда раньше не пыталась экспериментировать с возрастом, боясь совершить необратимое. То, что она сделала сейчас, было временным. Нита сможет обновить клетки кожи, и все снова будет в порядке. Она просто надела маску. Изменить возраст по-настоящему, затрагивая глубинные внутренние процессы, Нита не пробовала. Она стала размышлять, будет ли это так же просто, как с внешней оболочкой. Исцелять себя по мере появления проблем. Излечивать клетки, чтобы они оставались молодыми.

Ее мать всю жизнь выглядела одинаково для Ниты, даже когда у отца поседели виски, а морщинки вокруг рта стали глубже. Матери никогда нельзя было дать больше тридцати лет.

Нита считала это иллюзией, очень похожей на то, что она сама пару минут назад сделала. Но интересно, с телом, которое могло самоисцеляться, и способностью казаться молодой… сколько лет могло быть ее матери? Эта мысль немного взволновала Ниту, потому что она не могла ответить на вопрос с уверенностью.

Не торопясь, они закончили есть, по-прежнему избегая смотреть друг на друга. Ковит расправлялся с остатками картошки фри и вдруг замер, глядя на что-то поверх головы Ниты. Нита застыла, а потом медленно повернулась. Никого не было.

– Простите! – обратился Ковит к официанту. – Можно включить звук на время новостей?

Тот пожал плечами и выполнил просьбу.

Нита моргнула и открыла рот, намереваясь спросить Ковита, что происходит, но тот поднял руку и уставился в экран телевизора. Тогда она тоже посмотрела. Титры внизу гласили: «ЕДИНОРОГ УБИЛ ПОДРОСТКА В МОНРЕАЛЕ». В кадре стояло школьное фото улыбающейся белой девушки с длинными светлыми волосами.

«Мисс Лайон нашел в четыре часа пополудни человек, выгуливавший свою собаку. Ее глаза были открыты, радужные оболочки отсутствовали. Это побудило мужчину немедленно позвонить в МПДСС».

Говорят, глаза – зеркало души, и любой, кто терял душу, терял и радужную оболочку. Это был признак нападения единорога.

Кто-то теперь рассказывал с экрана о единорогах. Единороги походили на мужчин и могли украсть душу простым поцелуем, а в некоторых случаях даже прикосновением. Однако они могли забрать только неустойчивые души, души, которым неудобно в их телах. У большинства детей и подростков, а также у многих молодых людей душа нестабильна. Именно отсюда пошла отсылка к девственности жертв. Но правда заключалась в том, что многие, уже не будучи девственниками или представляя другую возрастную группу, также могли иметь неустойчивые души. Неустойчивость связана не столько с возрастом или невинностью, сколько с психической стабильностью и устроенностью души в конкретном организме.

Такое название, как объяснял мужчина на экране, дали существам потому, что в прошлом они заманивали людей подальше, чтобы съесть их души. Однако если душа слишком крепко держалась в теле, ее нужно было дестабилизировать. Единороги забирались на жертву и пронзали ее своим «рогом». Изнасилование обычно наносило достаточно травм, чтобы дестабилизировать душу, и единорог мог ее съесть.

Нита скривилась и посмотрела на Ковита.

– Зачем мы это смотрим? Единороги жуткие.

Ковит поджал губы, не отрываясь от экрана.

– Занни тоже жуткие.

– А я и не говорила, что это не так, – вежливо согласилась Нита. – Твой друг или кто-то подобный?

– Я не знаком ни с кем из единорогов. – На мгновение рот Ковита перекосился от отвращения. – Вру. Однажды я встретил одного. Он пытался меня съесть. Я возражал.

Нита фыркнула.

– Я тоже познакомилась с таким, когда была ребенком. И он также пытался меня съесть.

Мать вытащила ее тогда, а единорога убила. В груди от этого воспоминания защемило. Ей было бы проще, будь ее мать абсолютно плохой, тогда Нита смогла бы ее ненавидеть. Но в ней присутствовало и добро.

Как и в Ковите.

Нита снова посмотрела на него, как раз вовремя, чтобы заметить, как он ощутимо напрягся – глаза расширились, он буквально впился ими в экран.