И отрет Бог всякую слезу

Этот случай передавался слухами из барака в барак. Сама возможность выкупа, мысль о том, что тебя могут отпустить за самогон и золотые побрякушки будоражила души. Даже те, у кого родные и близкие находились за далекой линией фронта, каждый вечер спешили к ограждению, приподнимаясь на цыпочки, вытягивая шеи, всматривались в лица толпившихся за забором женщин в безумной надежде увидеть там знакомое лицо.

— Боря…! Иван…! Коленька…! — неслось с той стороны.

— Света, Света Кольцова, Краснозвездная пять дробь три…. Люди, кто из Минска, передайте ей, что я здесь, живой, — кричали в ответ из лагеря. Через ряды проволоки летел хлеб, летела картошка. Немцы смотрели на гражданских пока сквозь пальцы. Полицаи делились с ними и самогоном и салом.

Саша приходящих женщин не видел, их барак находился далеко от ограждения, в самом центре лагеря. Но крики были слышны. Один раз ему почудилось далекое, — «Бортников! Бортников!», но он решил, что ослышался, или звали какого-нибудь однофамильца. Его мама и сестричка находились в Смоленске, а может и дальше, судя по тому, что под Смоленском уже шли ожесточенные бои. Они его звать не могли, а отца он уже не надеялся увидеть живым.

Если бы кто-нибудь после спросил Бортникова, как он прожил первые два месяца в лагере, Саша бы ответил, что не помнит. В то время ему снились необычайно яркие, насыщенные сны, — их было много, они приходили сразу, как только закрывались глаза. Яркие, необыкновенно светлые и добрые сны, казалось, компенсировали его пассивное дремотное состояние в реальности, сама реальность из-за них казалась сном, отличаясь от сновидений лишь своей последовательностью. А из лагерной жизни запомнилось только постоянное, изматывающее чувство голода.

И так худощавое мальчишеское тело похудело до невозможности, а затем стало одутловатым, словно под кожей собралась вода. Сытые крупные вши ползали по всему телу. Внутренние швы гимнастерки блестели от их яиц. И руки, и живот, и ноги были покрыты мелкими незаживающими язвами от постоянного расчесывания. Одежду можно было постирать только в луже, воду в барак дежурные приносили в бачках, и ее не хватало даже напиться. То время стерлось, исчезло из его памяти. Но один светлый сентябрьский день запомнился навсегда.

В этот день, на утреннем разводе Сашу записали в выводную команду, направляемую на работу в город. Это был его первый выход за пределы лагеря.

Руководил выводной командой лейтенант Гольтц.

Правду говорят, — чтобы узнать человека, надо ему дать неограниченную власть. До войны лейтенант Гольтц был обычным юношей; часто добрым, мечтательным, сентиментальным, тихим, любящим родителей. Чтобы вытащить наружу своего демона, ему надо было попасть на военную службу в тыловое подразделение группы армий «Центр» и оказаться на оккупированной территории, в должности офицера комендатуры лагеря Липпа. Говорили, что он лично расстреливает ослабевших или нерасторопных пленных.

В этот день выводной команде предстояло разбирать развалины жилых домов на Немиге. Путь к месту работы был долог. Колонне пленных надо было пройти через несколько деревень, затем пересечь частный сектор Татарских огородов. День обещал выдаться погожим, ярко светило солнце, хотя в воздухе уже чувствовалось приближение холодов. Летала паутина. Листва на деревьях окрасилась в красные и желтые цвета.

Весь путь до центра Минска Саша оглядывался по сторонам, узнавая и не узнавая родной город. За два месяца он не видел никого, кроме пленных и немцев, и сейчас жадно всматривался в лица попадающихся на пути прохожих. Лица эти выглядели испуганными, люди старались отойти подальше от колонны грязных, истощенных красноармейцев, окруженных автоматчиками с овчарками.

Окраины Минска казались нетронутыми войной. Переулки, сады, лавочки, открытые ставни в деревянных домах за палисадниками. Даже магазины работали. Ближе к центру стали попадаться пожарища, пустые участки с обгоревшими до черноты фрагментами стен. Сам город оставался в развалинах.

Лейтенант Гольтц остановил колонну на одном из перекрестков, засыпанном обломками рухнувшего дома. Надо было освободить от завала проезжую часть. По его приказу около сотни пленных растянулись в цепочку, передавая друг другу каменные обломки и аккуратно откладывая небитый кирпич в отдельную кучу. Работа должна была идти быстро, четко, слаженно, без задержек. Сложив руки за спиной, лейтенант наблюдал за пленными, ожидая повода, когда будет можно кого-нибудь наказать. Ведь для слабых людей нет большего удовольствия, чем самоутвердиться за счет еще более слабых.

И такой повод скоро появился.