И оживут слова, часть II

Тут он едва уловимо усмехнулся, обозначив свое отношение к последнему жанру. Странно, что даже любовный роман не удостоился такой оценки. Чем ему фэнтези не угодило?

Танец закончился, и Павел Николаевич галантно довел меня до составленных в рядочки стульев у стены, откуда еще совсем недавно, собственно, и забрал. Напоследок он чуть сжал мою руку, улыбнулся и подмигнул так, будто у нас с ним появился секрет.

Я в растерянности смотрела на его удаляющуюся спину, не понимая, что только что произошло. Незнакомый молодой человек бросился ему наперерез и тут же почти повис у него на шее. Они обнялись, а потом стали о чем-то оживленно переговариваться, для чего им пришлось склониться друг к другу, почти соприкоснувшись головами. Из колонок звучали басы, отдаваясь гулом где-то под ребрами, и разговаривать нормально было невозможно. Павел Николаевич прихватил собеседника за рукав и потянул к выходу. А на меня налетели девчонки. Несмотря на громкую музыку, вопль: «Пауль тебя сам пригласил или ты его уломала? О чем шептались?» — донесся до моих перепонок.

— Сам. О немецком.

— А кто его утянул?

— Не знаю.

— Да это же Кононов из позапрошлого выпуска.

— Надо же, а выглядят почти ровесниками. Вообще никогда бы не сказала, что Паулю двадцать четыре. Если бы не костюм и очки, он бы и за первокурсника сошел.

Я не могла не согласиться с Викой. Павел Николаевич действительно выглядел молодо. И был табу!

После этого я сбежала с дискотеки, впрочем, домой не пошла, а долго бродила в снежных сумерках, думая о произошедшем. Казалось бы, ничего особенного не случилось, но для меня этот странный разговор значил невероятно много. Так сложилось, что в моей семье никогда не признавали моих талантов. Вообще. Всю свою сознательную жизнь я лезла из кожи вон, чтобы доказать, что я чего-то стою. Однако все мои успехи воспринимались как само собой разумеющееся и потому априори не требующее признаний. Еще бы! С такими именитыми родственниками я и не могла родиться серой мышкой. Так считала вся моя родня. Я на всю жизнь запомнила, как однажды мамина сестра, приехавшая погостить, увидела, что я не могу справиться с уравнением, потрепала меня по голове, отчего ее кольца больно дернули мои заплетенные в косу волосы, и громко произнесла:

— Ничего, Наденька, на детях талантливых родителей природа всегда отдыхает.

Я ненавидела, когда меня называли Наденькой, и я ненавидела тетю Иру. Но с того дня убивалась над учебниками математики. Математиком так и не стала, но в аттестате появилась законная пятерка.

А тут вдруг Павел Николаевич — человек, которого я безмерно уважала, даже в мыслях не давая себе права на что-то большее, старательно цепляясь за мысли о Лешке и гордо про себя величая его любовью всей мой жизни, признал во мне талант! И не просто признал, а сказал, что он получает удовольствие, читая мои тексты, и даже (страшно подумать!) брал мои работы по другим предметам и беседовал обо мне с другими преподавателями. Я была наивна, восторженна и только чудо и ровное, без всяких намеков на флирт, отношение Павла Николаевича не позволило мне потерять голову окончательно.

После того разговора я ловила его взгляд, стараясь получить подтверждение того, что я ничего не выдумала. Однако ничего не видела. Он разговаривал со мной так же как и со всеми: тепло, доброжелательно, но в меру отстраненно. Словно и не было у нас общего секрета. И я бы вправду решила, что мне померещилось, если бы не перманентные подколки девчонок. Тех изрядно разозлило то, что Павел Николаевич так больше никого из них и не пригласил на танец и вообще появился после нашего разговора в зале буквально на пять минут, за которые успел вежливо отказать в танце Вике, переговорить о чем-то с выпускниками и раствориться в ночных сумерках.

Своим ровно-дружелюбным отношением он помог мне тогда не сорваться и не потерять голову, и тем же самым разозлил настолько, что я силой воли забыла наш разговор.

Я смотрела на потолок Всемилиной комнаты, размышляя, почему же он так отчетливо приснился мне именно сегодня. Тогда я вывела Павла Николаевича за скобки, оставив вне зоны своих эмоций. Он стал не просто табу — табу в квадрате. Я стала избегать его: входила в аудиторию по звонку и сбегала сразу после окончания занятия. То, что он, казалось, вовсе не замечал отсутствия моих вопросов и уточнений, только укрепляло меня в решении забыть весь этот бред. Я перестала тянуть руку, и он, точно приняв правила игры, перестал меня вызывать. Поначалу я думала, что однокурсники засыплют меня вопросами, но вскоре поняла, что все так увлечены своими проблемами и ослеплены улыбками Павла Николаевича, что на отсутствие моего активного участия в жизни группы никто не обратил внимания.