И оживут слова, часть III

Я против воли почувствовала, как пересыхает во рту от мысли, что мы с ним тут одни, и склонила голову, с преувеличенным интересом разглядывая фигурку. Некоторое время в комнате царила тишина. Я изо всех сил игнорировала взгляд Альгидраса, но вскоре это стало невозможным. Казалось, он прожигает дырку в моей макушке.

— Что? — не выдержала я, поднимая голову.

— Я… — начал Альгидрас, прокашлялся и продолжил: — вот это дать тебе хочу.

Он разжал кулак, и на его ладони я увидела резную деревянную бусину с продетым сквозь резьбу кожаным шнурком. Точно такую же носил сам Альгидрас.

— Красиво, — не удержалась я, принимая бусину.

— Это… она… хранить будет. Она… — Альгидрас потер переносицу, шею, — она…

— Это подарок? — пришла я ему на помощь.

Он шумно выдохнул и улыбнулся:

— Ну да. Но и оберег. Это — часть хванского шара.

— Я думала, шар каменный.

Альгидрас досадливо взмахнул рукой, и я вспомнила первое впечатление о нем. Тогда казалось, что он молчит, потому что язык для него неродной. Вот и сейчас он запинался, вздыхал и не мог связать двух слов. Неужели настолько волновался?

— Шар каменный. А это — рисунок с него. В дереве. Но в нем тоже сила.

— Потому что его делал ты?

Он кивнул.

— Спасибо, — поблагодарила я, сжалившись над ним.

Я поднесла подарок к шее и только тут поняла, что застежки у шнурка нет и, вероятно, его нужно завязать, но сама я это сделать не смогу.

— Поможешь? — спросила, затаив дыхание.

Альгидрас вскочил так резво, что едва не перевернул лавку, подхватил ее на лету, поставил на место и, обойдя стол, приблизился ко мне. Я вернула ему бусину, изо всех сил стараясь сдержать улыбку. Сердце сладко замирало, а я сама чувствовала себя глупой, влюбленной и счастливой.

Священная бусина выскользнула из его пальцев и, весело подпрыгивая, покатилась по полу. Альгидрас перехватил ее почти у самого подпечья, сдул пыль и, заново продев сквозь нее шнурок, приблизился ко мне. Я не стала никак комментировать его внезапную неловкость, хотя очень хотелось. Вместо этого я встала с лавки, повернулась к нему спиной и подобрала волосы с шеи. Альгидрас глубоко вдохнул и шумно выдохнул, отчего по коже у меня побежали мурашки и я невольно втянула голову в плечи.

— Прости, — пробормотал он.

Костяшки его пальцев едва касались моей шеи, когда он торопливо завязывал узелок.

— Не порвется? — забеспокоилась я.

— Нет, — отозвался он шепотом. — Узел крепкий, а шнурок прочный, его лишь разрезать можно.

Я коснулась бусины, покоившейся чуть ниже ключиц. Длина шнурка не позволяла снять украшение через голову. Ну и славно. Если у кого-то будут вопросы, это оберег. И я собираюсь его носить. Даже если слова про оберег он придумал на ходу. Особенно, если придумал.

Я повернулась к Альгидрасу, и он медленно шагнул назад. Едва я открыла рот, чтобы поблагодарить, как он заговорил:

— Благовония…

— Да. Это те самые.

— Я понял.

— Что с ними не так? Ты уже во второй раз обращаешь на них внимание.

— Я замечаю их всегда. Просто не всегда говорю, — он сморщил переносицу и потер виски.

— Так что с ними?

— Ты не знаешь, откуда они? — спросил Альгидрас и отступил еще на шаг.

— Я спрашивала у Добронеги. Она сказала, что это матери Всемилы. Мне показалось, что Добронега была рада, что я ими пользуюсь.

Альгидрас прищурился, и я почти увидела, как завертелись шестеренки у него в голове.

— Пояснишь, что с ними не так?

— Пока сам не понимаю. Это странно все, — пробормотал Альгидрас, потирая шею. — Этот запах меня… беспокоит.

Он замолчал и настороженно на меня посмотрел.

— Я могу ими не пользоваться, — предложила я, понимая, что вправду готова пойти ему навстречу даже без объяснений.

— Если можно, — попросил он, и то, как он при этом улыбнулся, не оставило мне никаких шансов на отказ.

Я смотрела на него, и мне самой хотелось улыбаться. Сколько у нас было вот таких уютных и спокойных минут, когда не нужно было прятаться, спешить или чувствовать неловкость? Сейчас не было вчерашнего горячечного угара, когда я была не в силах отвернуться или шагнуть прочь и мне нестерпимо хотелось броситься в его объятия, но, странное дело, я не могла сказать, что сегодня мои чувства были слабее. Наоборот, я в ясном уме и твердой памяти отмечала, что, возможно, про него и не скажешь “невероятно красив”, но с тем, что он наделен морем обаяния и у него совершенно фантастические глаза, я бы спорить не стала. А еще он казался родным, близким, знакомым, и мне вновь нестерпимо хотелось ему доверять. Вопреки здравому смыслу.

Альгидрас снова неловко улыбнулся под моим пристальным взглядом, и я вдруг поняла, что это утро почти идеальное. Совсем идеальным ему не давало стать неотступное чувство тревоги, преследовавшее меня с момента пробуждения. Я зябко поежилась и, повинуясь порыву, призналась:

— Мне тревожно очень.

Альгидрас тут же нахмурился и осторожно спросил:

— Ты чувствуешь Деву? Тебе плохо?

— Нет, — помотала я головой. — Мне не плохо больше, и я ее совсем не чувствую. Но мне просто… тревожно. Я проснулась с этим чувством. Будто что-то должно произойти. Что-то плохое.

И тут меня озарило: