И оживут слова, часть IV

От его движения я вздрогнула и посмотрела на него снизу вверх. Грит на миг нахмурился, а потом отошел к корявому дереву, росшему у тропинки, и в мгновение ока забрался наверх по голому стволу. Ухватившись за нижнюю ветку, он подтянулся и, забравшись еще выше, скрылся в кроне. Под его весом ветка угрожающе скрипела, и мое сердце замерло, потому что дерево нависало над обрывом. Ветка снова скрипнула, дерево наклонилось. Я открыла было рот позвать Грита по имени, лихорадочно вспоминая слово «спускаться». Грана мне говорила его не так давно. Слово не вспоминалось.

Вскочив, я бросилась к дереву и посмотрела вниз, надеясь, что там хотя бы достаточно глубоко. Однако у подножия обрыва щетинилась острыми камнями отмель.

— Грит, — позвала я, подумав, что если он упадет вниз, то Димка и Грита получат психологические травмы. И я, кстати, тоже.

— Я здесь, — раздалось с дерева, потом послышался хруст веток, и я, вскрикнув, отскочила в сторону, когда Грит приземлился у моих ног, спрыгнув с как минимум двухметровой высоты.

Он придерживал что-то, завернутое в подол рубахи, и мой взгляд невольно зацепился за его голый живот. В голову пришла мысль о том, что мне несказанно повезло, что Альгидрас этого не видит.

— Таруш, — гордо провозгласил Грит, на щеке которого кровоточила свежая царапина.

— Щека, — указала я на царапину.

Грит отмахнулся и неожиданно громко свистнул. Бегавшие по берегу дети обернулись на свист и наконец его заметили. Грита взвизгнула и бросилась в нашу строну. Димка припустил следом. Грит тем временем опустил край рубахи, ссыпав плоды прямо на траву, и, вытащив из ножен кинжал, уселся по-турецки. Добравшаяся до нас первой Грита бросилась ему на шею, и он, вытянув в сторону руку с ножом, что-то сказал ей строгим голосом. Однако это ее ничуть не испугало. Послюнявив подол своего платьица, Грита провела по царапине на щеке отца, стирая кровь, а потом бросилась к Димке и, схватив его за руку, потянула к Гриту, что-то быстро тараторя на кварском.

Грит, принявшийся очищать от кожуры первый плод, с усмешкой что-то сказал дочери, но ему ответил Димка. Грит изобразил веселое удивление и протянул Димке сочный плод.

Димка поблагодарил его на кварском и передал фрукт мне, потому что в нашей семье было принято делиться вкусняшками. Я взяла сочный сладко пахнувший плод и осторожно его понюхала.

— Это вкусно. Ешь, — сказала мне Грита.

— Спасибо, — ответила я и осторожно откусила кусочек.

Фрукт оказался вправду вкусным, немного похожим на персик и на инжир разом. Я вернула его Димке, который тоже принюхался, прежде чем откусить.

Грит передал второй плод дочери, и та впилась в него зубами с таким аппетитом, что сок брызнул в разные стороны. Сидевший на земле Грит что-то прошипел и уткнулся лицом в сгиб локтя. Сок попал ему в глаз. Грита бросилась целовать отца в висок и макушку, что-то приговаривая и оставляя на его лице следы от сока. Грит что-то бормотал в руку, пытаясь проморгаться. Вытереть глаз он не мог, потому что обе его руки были испачканы в соке.

Немного подумав, я шагнула ближе к нему и, взявшись за рубаху на его плече, потянула ткань вверх. Грит вскинул голову, один его глаз был прищурен. Он едва заметно улыбнулся и подставил лицо, а я осторожно промокнула его ресницы его же рубашкой, чувствуя себя при этом очень неловко. Грита болтала без умолку, и это немного разряжало обстановку. Грит поблагодарил меня как ни в чем не бывало, и я в душе порадовалась тому, что он не стал заострять внимания на произошедшем.

Очистив очередной фрукт, он протянул его мне. Я поблагодарила и принялась есть, потому что отказаться было неудобно. Грит очистил еще несколько фруктов, которые Грита с Димкой моментально умяли. Наконец, когда дети наелись, а я от очередного предложенного плода отказалась, Грит отправил его себе в рот целиком и, что-то сказав детям, пошел в сторону моря. Те помчались за ним, а я осталась стоять на утесе, глядя на то, как они моют руки и умываются. Грит снял рубаху и, зайдя на мелководье, принялся ополаскивать плечи, грудь и шею. Грита плескала на него от берега, а он шутливо на нее рычал. Димка остался стоять у самой кромки воды, периодически что-то выкрикивая.

Я смотрела на эту идиллическую картину и гадала, сколько лет было Гриту, когда квары напали на хванский остров. Был ли он среди тех людей, что оставляли после себя вырезанные начисто деревни? И если да, то как он мог смеяться после такого, подхватывать на руки дочь, грозить ее окунуть в набегающие волны? Словом, как он мог жить? Скудного словарного запаса мне не хватило бы, чтобы спросить об этом. И главное, я все равно не смогла бы понять его ответ.