И оживут слова

— Что за помутнения? Нервные расстройства? Что? — вглядываясь в его профиль, допытывалась я.

— Я не уверен, что мы можем одинаково понять ее недуг. Я ответил на твой вопрос?

— Поэтому отвары? — осенило меня.

— Да. После того, что может взволновать, тебе будут давать отвары. Они безопасны. Не бойся.

— Их готовил ты! — обвиняюще произнесла я.

Он осторожно отклонился всем корпусом и чуть повернул голову, искоса взглянув на меня:

— Откуда знаешь?

— Добронега сказала. А ты соврал там, на берегу. Ты сказал, что не знаешь.

— А ты сегодня соврала княжичу и соврешь Радиму. И соврала сейчас Злате. Будем считать, кто больше?

Он снова уставился в пол.

— Что? — от неожиданности я даже не сразу нашла, что сказать. — Это же ты попросил соврать. И я не врала Злате!

— Я просил соврать потому, что Радим ни за что не поверит, что ты вышла погулять просто так. А вот в то, что могла сбежать на прогулку с Миролюбом… будет зол, но поверит и ни словом не упрекнет. И вообще он тебя ни в чем не упрекнет, потому что боится разволновать.

— Так вот в чем дело…

— И Злате ты удачно сейчас придумала сказать, — перебил меня Альгидрас. — Это обычно было для нее, вот так — захотеть, и хоть трава не расти. И ночью пойти, не подумав, что разбудит, помешает… А сказать Радиму, что шла ко мне, нельзя. У нее не было причин ходить ко мне.

Я внимательно смотрела на профиль хванца. Неровная челка скрывала лоб и скулу, на которой, к счастью, не появился синяк после моего удара, хотя красноватый след до сих пор был. У него был чуть вздернутый нос и острый подбородок.

— Ты ненавидел ее? — вопрос родился сам собой.

Альгидрас ответил не сразу. Некоторое время он покусывал нижнюю губу, а потом шумно втянул воздух носом и произнес:

— Моя ненависть другим отдана.

— Кому? — не подумав, брякнула я.

Он нахмурился, а потом произнес:

— Да, ты же меня не видишь… Кварам.

— Ква… О…

«Последний в роду».

— Они убили хванов.

Альгидрас сказал это так, будто говорил о чем-то чужом, чем-то, что его совсем не волнует. И только то, как тихо звучал его голос, да то, как сильно его зубы терзали нижнюю губу, выдавало, насколько это все еще не зажило в его душе. И никогда не заживет, видимо.

— А теперь им что-то нужно от воеводы. Для того и Всемилу похитили, — сказал Альгидрас и замолчал, уставившись в одну точку и продолжая машинально терзать губу.

Было видно, что его мысли где-то далеко. А я подумала: что значит мое «как же изменилась моя жизнь» по сравнению с его судьбой? Младший сын старосты. Младшие — они же всегда самые любимые. В них все последние радости и надежды. А ведь его еще отдавали в учение. Значит, скучали, тосковали, дни считали до его возвращения. А потом он вернулся: повзрослевший, поумневший, родительская гордость… Сколько он успел погреться в лучах родительской любви? Три года? Четыре? А потом в одночасье… «последний в роду».

Я не знала, зачем это сделала и как мне вообще такое могло прийти в голову, но, протянув руку, я коснулась указательным пальцем его нижней губы. Альгидрас дернулся так, что лавка пошатнулась, а я испуганно отпрянула.

— Не надо так… кровь же пойдет, — я неловко указала на его покрасневшую губу, в то время как сам Альгидрас смотрел на меня так, словно у меня выросла вторая голова.

— Ты тоже так не делай, — с нервной усмешкой произнес он. — Мне неприятно.

Я почувствовала, как щеки загорелись, и отодвинулась подальше, насколько позволяла длина лавки. Альгидрас тоже отодвинулся.

— А неприятно потому, что я похожа на Всемилу? Или тебе вообще неприятно, когда к тебе прикасаются? — стараясь придать легкости своему тону, спросила я.

— У тебя там новости были. Какие? — спокойно глядя мне в глаза, произнес Альгидрас. Он опять резко переменился. Словно, перестав кусать злосчастную губу, разом захлопнул заслонку, выпускавшую эмоции.

— Почему ты никогда не отвечаешь на вопросы?

— На те, что по делу, отвечаю, — ровным голосом откликнулся он.

— С тобой очень сложно, — вздохнула я, подумав, что с ним действительно сложно. Его хочется жалеть, а он в ответ выставляет колючки.

— С тобой тоже.

Вместо ответа я снова вздохнула и приготовилась выкладывать новости. Но едва я раскрыла рот, как дверь отворилась, и вошла Злата, неся в руках дымящийся горшок с кашей. Она ловко пристроила его на стол, заткнула полотенце за пояс фартука и с подозрением посмотрела на нас:

— Ссоритесь?

— Нет, — хором ответили мы.

Злата посмотрела в потолок и возвела руки, словно в молитве. Но почему-то мне показалось, что она не сердится и говорит это все для порядка. Злата вышла, попросив меня накрыть на стол.

— Она со Всемилой так же себя вела, как со мной? — прошептала я.

— Нет, — одними губами ответил Альгидрас и нахмурился: — С тобой свободнее. Но ты тоже себя иначе ведешь. И Злата… ей легче.

«И то хорошо», — подумала я и встала с лавки.

— Э-м… а где мне что брать? — повернулась я к Альгидрасу.

— За занавеской на столе посуда, — подсказал он.

— Я сейчас буду ставить, а ты говори, если что-то не то.

В ответ он кивнул. Вот можем же по-человечески, когда делаем общее дело.