И оживут слова

И не было хванца, который не сказал после, что староста лишился разума. А ведь вправду лишился, иначе как посмел подумать, что Та, что не с людьми, не должна быть и с Богами — только с ним.

И не стало для него роднее дороги, чем тропка с острыми камнями, что вела на проклятый утес. Староста хванов мог пройти по ней с закрытыми глазами, потому что сотни раз бежал на утес, не разбирая дороги, не страшась камней. И чаще всего делал это после захода солнца, чтобы дневное светило не видело его позора. И хотел бы сказать себе «Хватит! Опомнись!», да не выходило. Главный Жрец, коснувшись рукой Священного Шара, сказал: «Ты одурманен! Изгони ее, иначе накличешь беду на весь род!» Но он только мотал головой, и молил Священный Шар сжалиться и не заставлять его отказываться от нее. И самому было страшно от тех мыслей, потому что не юнцом он был — сорок весен уж минуло, да ничего с собой поделать не мог. И знал, что всяк на него смотрит да о его позоре догадывается, но видно впрямь одурманен был глазами, голосом, руками. Так одурманен, что дышать без нее не мог. И велел Жрецу не говорить больше ни слова об этом — он свой выбор сделал. Жрец не стал больше касаться Священного Шара, только вздохнул и посмотрел в глаза.

— Ты будешь последним старостой хванов, — негромко сказал он.

И засмеялся староста. И поверил в то, что Боги вправду сошли с ума, как и их Жрец. Не бывать такому! Никогда. Как это последним? У него три сына да два младших брата. И ушел он от Жреца, смеясь, а его смех еще долго отражался от каменных сводов Храма. И Боги слышали тот смех.

А потом снова случилось то, чего не могло случиться никак: Элина понесла.

Никто никогда не слыхал, чтобы у Тех, кто не с людьми, рождались дети. У них могли быть лишь воспитанницы, которые тоже служили Богам. Но видно случилось так, как староста и хотел: она больше не принадлежала Богам — только ему.

Она часто повторяла, что у них будет звездный сын.

— Почему звездный? — спрашивал он.

— Потому что звезды — самое прекрасное, что создала природа, — с задумчивой улыбкой отвечала она, глядя на ночное небо, усыпанное звездами, точно бисером.

Он не смотрел на небо. Он хотел только одного: пусть она всегда будет рядом. И если ей для этого нужен звездный сын, что ж, пусть он будет. И глядя на то, как она с мягкой улыбкой гладит округлившийся живот, он думал, что все-таки переиграл Богов. Боги же в ответ смеялись.