И пели птицы…

В деревне стоял на отдыхе еще и пехотный батальон: жители уже привыкли к гаму и вечному движению армейских частей, производивших перегруппировки и пытавшихся восстановить силы. Джек, словно мальчик во сне, блуждал среди всхрапывавших лошадей, крикливых сержантов, небольших компаний куривших и смеявшихся солдат. О том, что происходило в нескольких милях отсюда, никем не упоминалось вслух. Ни один из этих мужчин никогда не признал бы, что видел и совершал нечто такое, что лежит за пределами нормального человеческого поведения. Никто не поверил бы, думал Джек, что вон тому парню в сдвинутой на затылок пилотке, перебрасывающемуся под окном мясной лавки шуточками с друзьями, довелось наблюдать, как его товарищ умирал в снарядной воронке оттого, что в его легких пенился газ. Никто об этом не говорил, и Джек тоже присоединился к негласному заговору, который позволял солдатам делать вид, будто все идет как надо и естественный порядок вещей не нарушен. Они винили в своих бедах сержантов, сержанты винили офицеров, офицеры ругательски ругали штабных, а те валили все на генералов.

К его возвращению на ферму походная кухня уже начала изрыгать горячую тушенку, кофе и – для самых прожорливых – добавку в виде разбавленного водой жира, изображавшего подливу. Проголодавшийся Джек жадно схлебал все, заедая свежим хлебом, ломоть которого сжимал в кулаке. Уилер жаловался на дрянную еду – не сравнить с тем, что готовила и подавала к столу его жена, да и на жареную рыбу с картошкой, которой он иногда перекусывал, возвращаясь домой из паба, тоже мало похоже. О'Лоун вспоминал пироги с мясом и молодой картофель, за которыми обычно подавали кекс. Тайсон и Шоу ели молча, хотя и у них кормежка восторга не вызывала. Джек прикончил недоеденное Тайсоном. Он стыдился признаться в этом, но армейская еда, которая поступала на линию фронта нерегулярно и иногда вперемешку с грязью, была все же лучше того, чем ему приходилось питаться дома.

Шоу ожил. Его сильная спина помогла доставить в амбар тюки свежей соломы; басистый голос уже не раз и не два присоединялся к хору солдат, распевавших, насытившись, сентиментальные песенки. Джека это обрадовало – жизнестойкость товарищей позволяла ему прилаживаться к противоестественности нынешнего существования, и Артур Шоу с его красивой тяжелой головой и спокойными повадками был для Джека важнейшей опорой.

Повеселев, солдаты, дразня прачек, пришедших забрать их одежду, отпускали язвительные замечания, которых те, впрочем, не понимали, и голышом выстраивались в очередь к бане, устроенной в длинном сарае. Джек стоял за Шоу, любуясь его мощной спиной, выстилавшими лопатки мышцами, в сравнении с которыми талия Шоу, вообще говоря, тоже довольно широкая, выглядела узким конусом, острием упиравшимся в ямку копчика между двумя куполами поросших волосами ягодиц. Здесь, в сарае, солдаты ревели новые песни и плескали друг в друга из сооруженных из бочек и кормушек «ванн» водой, отличавшейся внушительным разнообразием температур. Сержант Адамс стоял в дверях, держа в руках шланг, из которого била холодная вода; он перекрывал пальцами выходное отверстие, чтобы усилить давление струи, и ею выгонял солдат наружу, где они получали одежду – чистую, но так и не избавленную от вездесущих вшей.

Вечером, получив еженедельное денежное довольство (бумажками по пять франков), солдаты начали размышлять о том, как его потратить. Поскольку Джек Файрбрейс считался в подразделении большим шутником, обязанность подыскать для товарищей подходящие развлечения была возложена на него. Побрившиеся, причесавшиеся и начистившие кокарды Тайсон, Шоу, Эванс и О'Лоун явились к нему.

– Извольте вернуться к девяти – и трезвыми, – окликнул их у ворот фермы сержант Адамс.

– В половине десятого, идет? – крикнул в ответ Эванс.

– В половине десятого и вполовину поддатые, – сказал Джек. – Вот это по мне.

Солдаты хохотали, пока не дошли до деревни.

У магазинчика, в котором располагался импровизированный бар, – «кабачок», как называли его солдаты, – выстроилась медленно продвигавшаяся очередь. Выбор Джека, наделенного от природы даром распорядителя празднеств, пал на маленький домик с ярко освещенной кухней, у которого толпилось совсем немного народу. Его товарищи послушно последовали за ним и ждали возле домика, пока не освободился столик, за которым им удалось разместиться, – пожилая хозяйка тут же поставила перед ними тарелки с картошкой, поджаренной в кипящем на сковороде масле. Сумевшим попасть в домик счастливцам выдавались литровые бутылки белого вина без этикеток. Вино было сухое, вкус его солдатам не нравился, и они уговорили одну из молодых прислужниц принести им сахару, который размешивали в стаканах, после чего, продолжая изображать недовольство, пили вино большими глотками. Джек ограничился бутылкой пива, нимало не походившего на тот сотворенный из кентского хмеля и лондонской воды напиток, подаваемый в родных викторианских пабах, воспоминание о котором услужливо подносила ему память.