И по делам твоим воздастся (СИ)

- Да, вы правы, заделывать дыры, убирать строительный мусор и приводить в порядок дом, досталось мне. – Я грустно улыбнулась. – А главное, что из всей этой затеи ничего путевого не вышло, что бы в доме было тепло, приходится, все равно, топить печи, хотя бы в спальнях. Единственное, что из новшеств мужа я оценила это ванные и ватерклозеты. – И с торжеством добавила: – у нас их целых четыре! А еще у нас половину конюшни занимает самоходный экипаж «Бенц» марки «Вело», 1350 рублей серебром, Миша выписал его из той же Германии и несколько месяцев ползал под ним, так вот сейчас он разгоняется до двадцати двух верст в час, правда только по ровной дороге, а откуда ровные дороги у нас? Пока был увлечен всем этим, переписывался с господином Яковлевым, инженером, владельцем завода керосиновых и газовых двигателей, а когда тот стал отвечать мужу, ему уже все надоело, а жаль, я говорила, не стоит бросать работу на полпути, но меня никто не слушал. Теперь на нем езжу я. Летом, когда, сухо, врываюсь в город в клубах дыма. От того меня считают ужасно современной женщиной. – Грустно, закончила я. На учителя смотреть не хотелось, поэтому уставилась в окно. Уже темнело, как же коротки зимние дни. Пейзаж за окном навевал грусть, Георгий Федорович вежливо молчал.

Некоторое время мы оба смотрели в окно. За окном не было ничего интересного, снег, голые деревья, я отвернулась и встретилась взглядом с ним. Голубые глаза. Черные, длинные, завернутые, как у девицы, ресницы, не ожидала, их увидеть на таком чисто мужском лице, красивые, четко очерченные губы... В голове завертелась настойчивая и безрассудная мысль: «ну поцелуй меня, ну пожалуйста, или я сама наброшусь на тебя!» Мне показалось, что у него такое же желание, но осуществить сумасшедшие мысли не дала тетя. Она внеслась в комнату, резко остановившись у дверей, окинула нас оценивающим взглядом и веско произнесла, обращаясь к Георгию Федоровичу:

- Ваш друг всех опросил и ничего путевого не узнал. – Мы автоматически направились к своим местам, вошел Петр и зажег газовые светильники. Следом за ним появился Семен Михайлович. Городовой, видимо не рискнул показаться мне на глаза. Когда все собрались в комнате, я уже взяла себя в руки и избавилась от чувства неловкости, овладевшего мной, в те минуты, когда я оставалась наедине с учителем латыни, но все же смотреть на него избегала. Семен Михайлович подождав пока все утихнет и все разместятся, привычным жестом поправил галстук и, вынув из кармана обрывок пожелтевшего от времени листка бумаги, задал очередной вопрос:

- Мы вас уже утомили, но прошу взглянуть на эту записку, может, вы опознаете почерк?

Мы с тетей, мимоходом, усталым взглядом окинули листок, я уверено ответила, даже не читая:

- Нет, не знаю.

Тетя замялась. Взглянув на ее обеспокоенное лицо, присмотрелась к записке, это был обрывок, очевидно, письма, потому, что начинался словами «Моя дорогая невестка…» далее остались только две строки: «Я была бы рада видеть тебя, душенька, в воскресенье вечером, я уже стара, приди ко мне ты…» далее все обрывалось. Почерк размашистый, но витиеватый, женский, слово «душенька» было написано с нажимом и выделялось, на фоне выцветших чернил других слов, невестку кто-то не очень любил. Тетушка громко втянула воздух в себя и так же громко выдохнув, сказала:

- Это писала наша тетя, Дарья Любомировна. – Со злостью добавив: – Царствие ей небесное.

Глава 5

Наш дом был похож на тысячи таких же особняков раскиданных по целой империи. Не очень большой, двухэтажный, имелся еще цокольный этаж, там были расположены подсобные помещения: котельная, прачечная, погреб, и небольшая комнатушка в которой проживал истопник, Иван. Центральный вход делил дом на две равные половины. Если вы заходили через парадные двери, то слева увидели бы огромное зеркало, перед ним столик с серебряным подносом для визиток и почты. Летом его украшала ваза с цветами, а зимой – большой старинный бронзовый канделябр. Напротив зеркала размещался пузатый шкаф для верхней одежды гостей и подставка для зонтов, да печь в углу. Около шкафа у входных дверей стояло старое благородное кресло, предназначенное для посетителей, что бы им было удобно снимать калоши, но обычно в этом кресле, пользуясь добротой и безалаберностью хозяек, дремал Петр, и надо было входить осторожно, что бы войдя, не споткнутся о его длинные, вытянутые ноги.