И повсюду тлеют пожары

В памяти миссис Ричардсон следующие несколько месяцев заволокло ужасным мутным маревом. Логистики она толком не запомнила. Помнила, как Иззи лежала клубочком в стеклянном инкубаторе, и под кожей лососевого цвета проступала сетка лиловых вен. Помнила, как смотрела на свою младшенькую сквозь дырки в инкубаторе, почти притиснувшись носом к стеклу, проверяя, дышит ли Иззи. Помнила, как моталась из дома в больницу и обратно, если удавалось оставить троих старших в умелых руках экономки – дневной сон, обед, часок тут и там, – и как, едва разрешили медсестры, держала Иззи: сначала в двух горстях, потом в ложбинке между грудей и наконец – Иззи крепла, и набирала вес, и теперь больше смахивала на младенца – на руках.

О да, Иззи росла: невзирая на ранний старт, она выказывала твердость воли, которую подмечали даже врачи. Она тянула за шланг капельницы; она выдергивала пищевой зонд. Когда медсестры приходили менять ей подгузник, она брыкала ступнями размером с большой палец и так оглушительно вопила, что младенцы в соседних инкубаторах просыпались и тоже вступали.

– С легкими у нее полный порядок, – сказали Ричардсонам врачи, но предупредили, что возможны другие проблемы.

Желтуха, анемия, слабое зрение, глухота. Умственная отсталость. Порок сердца. Эпилепсия. Церебральный паралич. Когда Иззи наконец прибыла домой – спустя две недели после назначенной даты, – из всего больничного периода миссис Ричардсон будет помнить в основном этот список. Список недугов, которые она станет искать у Иззи следующие десять лет. Иззи просто ничего вокруг не замечает или слепнет? Пропускает слова матери мимо ушей из упрямства или глохнет? А кожа не желтовата? А не слишком бледненькая? Если руке Иззи, что тянулась надеть кольцо на пирамидку, случалось дрогнуть, миссис Ричардсон непроизвольно вцеплялась в подлокотники кресла. Это что – тремор или просто ребенок решает нелегкую задачу овладеть собственными пальцами?

Все выброшенные из головы больничные воспоминания, всё, что миссис Ричардсон вроде бы позабыла, тело ее помнило на клеточном уровне: эту волну тревоги, этот страх, что пропитывал все мысли об Иззи. Микроскопическая фокусировка на любых поступках младшей дочери, привычка вертеть их так и эдак, высматривая симптомы слабости или катастрофы. Ей просто не дается орфография – или это признак умственной неполноценности? У нее просто ужасный почерк, ей просто не дается арифметика, ее истерики нормальны – или дела плохи? Прошло время, тревога отпочковалась от страха и зажила собственной жизнью. С рождением Иззи миссис Ричардсон узнала, как жизнь может трюхать себе тихонько по узенькой колее, а затем ни с того ни с сего ринуться под откос. При всяком взгляде на Иззи ощущение, будто все вновь летит в тартарары, сжимало миссис Ричардсон, точно мускул, что не умеет расслабиться.

– Иззи, сядь прямо, – говорила она за ужином, а сама думала: Сколиоз. Церебральный паралич. – Иззи, угомонись.

Она бы никогда не выразилась именно так, но тревога уже подернулась негодованием. “ГНЕВ – ОХРАНИТЕЛЬ СТРАХА”, – гласил плакат в больнице, но миссис Ричардсон его не замечала; ее слишком занимала мысль: “Так не должно было случиться”.

– От тебя и так столько хлопот… – порой начинала она, если Иззи вела себя плохо. Миссис Ричардсон не договаривала эту фразу даже про себя, но внутри у нее по-прежнему шныряла тревога. Иззи запомнит лишь, как мать говорит: “Нет, нет, Иззи, почему ты не можешь меня послушать, Иззи, веди себя прилично, Иззи, господи боже мой, нет, ты что, с ума сошла?” Как мать чертит границы, которые Иззи отважно нарушает.