И повсюду тлеют пожары

Мия осеклась. Я не знаю, вдруг сообразила она; я не знаю, каково это, вообще без понятия. В юности у Мии было полно друзей, мальчиков в том числе, – но не бывало такой тесной дружбы, как у дочери и Сплина. Эти двое постоянно вместе; друг за друга заканчивают фразы, говорят на своем личном шуточном наречии и сыплют цитатами, которых Мия толком не улавливает. Не раз она видела, как Пёрл беспечно склонялась к Сплину и поправляла ему воротник; на днях заметила, как Сплин вынул у Пёрл из волос листик – с нежностью, с любовью даже: иначе это не назвать. Но с Мией такого не случалось – ни в юности, ни в художественной школе, ни после. Сейчас до нее дошло, что она никогда не видела мужчину голым – разве только брата в детстве. Никогда ни к кому не прикасалась – у нее не было этого тепла, этого электрического разряда от чужой близости. Все это ей дарило только искусство – и, конечно, Пёрл. Ничего полезного я ей сообщить не могу, подумала Мия, и между ними заклубилось молчание.

– Мам. – В темноте Мия не поняла, серьезна Пёрл или улыбается. – Не парься. Честно. Между нами со Сплином ничего нет. – Она перекатилась на бок, отвернулась от Мии, и голос ее заглушила подушка. – И у меня высший балл по ОБЖ. Я все знаю, что нужно знать.

Это же правда, сказала себе Пёрл; я не солгала ни единым словом. Умолчание, решила она, – не вполне ложь. Мия снова стала гладить ее по спине – эта ласка в детстве говорила Пёрл, что она не одна, что мама рядом, а значит, все будет хорошо. И, как и в детстве, это усыпило ее почти мгновенно.

Когда Пёрл тихонько засопела, Мия не убрала руку, будто она скульптор и лепит дочери лопатки. Под ладонью слабо-слабо билось сердце Пёрл. Дочь уже давно не подпускала Мию так близко. Родители, думала Мия, учатся выживать, все реже и реже касаясь детей. В младенчестве Пёрл цеплялась за мать; Мия носила ее в слинге, потому что, едва ставила на пол, Пёрл плакала. Почти весь день, минута за минутой, они прижимались друг к другу. Пёрл росла и все равно цеплялась сначала за материну ногу, потом за талию, потом за руку, будто что-то впитывала из матери через кожу. Даже если у Пёрл была своя постель, среди ночи она часто заползала к Мие и зарывалась под старое лоскутное покрывало, и поутру они просыпались, перепутавшись, – рука Мии застряла под головой Пёрл, ноги Пёрл поперек живота Мии. Став подростком, Пёрл ласкалась все реже – чмокала в щеку, одной рукой неохотно приобнимала, – и тем драгоценнее были эти ласки. Так уж оно устроено, говорила Мия себе, – но до чего же это трудно. Нечаянное объятие, голова на миг склонилась к твоему плечу, а тебе-то больше всего на свете охота прижать их к себе и держать крепко-крепко, чтобы вы срослись и никогда не расставались. Все равно что приучать себя жить на одном запахе яблока, когда охота лишь сожрать его, вонзить в него зубы и поглотить, прямо с косточками и черенком.

* * *

Пёрл ушла в школу, а Лекси провела в доме на Уинслоу все утро. Лежала поперек матраса, временами задремывала и спала, когда Мия вернулась из ресторана с двумя пенопластовыми контейнерами остатков лапши и новой идеей. В два часа дня, когда зазвонил телефон, который наконец и разбудил Лекси, Мия сидела за столом и карандашом набрасывала что-то на бумажке.

– Я понимаю, Биби, – говорила Мия, когда Лекси вышла в гостиную. – Но надо держать себя в руках. На суде будет еще хуже. Это только вершина айсберга. – Она глянула на Лекси и снова заговорила в телефон: – Все будет хорошо. Вдохни поглубже. Я тебе позвоню.

– Это что – мать… Мирабелл? – спросила Лекси, когда Мия повесила трубку. Неловко, но Лекси не вспомнила, как ребенка звали от рождения.

– Она моя подруга. – Мия снова села за стол, и Лекси подтащила стул поближе. – В газете сегодня была статья – не очень по-доброму про нее написали. Намекали, что она негодная мать. – Мия глянула на Лекси: – Может, ты уже знаешь. Раз твой отец представляет Маккалла.

Лекси вспыхнула. Ее отец в последнее время был очень занят, допоздна засиживался на работе, готовился к стремительно надвигавшимся слушаниям, но и она сама была занята – Брайан, колледж, клиника и все, что клинике предшествовало, – и особо не вникала.

– Я ничего не знала, – чопорно ответила Лекси. И затем: – А она что? Правда негодная мать?

Мия взяла карандаш и снова занялась наброском. Сеть, подумала Лекси; или нет, пожалуй, клетка.

– Прежде – может быть. Она попала в трудную ситуацию.

– Но она бросила ребенка. – Это Лекси не раз слышала от матери – та твердила так миссис Маккалла по телефону, едва речь заходила о деле, – и тезис въелся в мозг фактом.

– Мне кажется, она старалась поступить, как лучше для ребенка. Она понимала, что не справляется. – Мия нацарапала что-то в углу рисунка. – Вопрос в том, изменилось ли что-нибудь. Надо ли дать ей еще один шанс.

– И вы считаете, что надо?

Мия помолчала. А потом ответила:

– Почти все заслуживают больше одного шанса. Мы все временами делаем то, о чем жалеем. Приходится нести это с собой.

Лекси притихла. Рука ее невольно подползла к животу, где уже расцветала боль.