...И прах мой развей

ГРЕГ ИГАН

…И ПРАХ МОЙ РАЗВЕЙ

Greg Egan. Scatter My Ashes. 1988

Перевод с английского: Григорий Шокин, 2018

Каждую ночь, ровно в четверть четвертого, на улице за окном нашей спальни происходит что-нибудь ужасное. Трепеща и чувствуя тот холод страха, что иссушает волю к жизни, мы созерцаем действо в прорехи меж штор, а потом забираемся обратно под одеяло и, не проронив ни слова, заключаем друг друга в крепкие объятия, надеясь, что сон придет быстро и не будет ничем потревожен до рассвета.

Чаще всего зримое нами граничит с мирским. Драки пьяной молодежи, брань, свист ножей. Кражи, налеты, изнасилования. Увиденное повергает нас в дрожь, но нет больше того шока, нет удивления, и уж точно канул бесследно соблазн вмешаться – взять хотя бы царящий кругом холод! Один-единственный выдох покрывает оконное стекло туманом, превращая самую отъявленную мистерию жестокости в безобидные столкновения одних абстрактных сгустков света с другими.

Но порой бывают такие ночи, когда тени в комнате обретают гротескный вид, когда знакомая улица выглядит как заброшенная съемочная площадка – или скорее даже как рисунок самой себя, противоестественным образом оживший. Тогда мы сталкиваемся с явлениями безотрадно-тревожащими и столь гнетущими, что почти сомневаемся – наяву ли все это, или мы все еще грезим? И если все это наяву, не оставил ли нас здравый ум? Я не смею перечислять эти видения, потому как подавляющее их большинство, на наше счастье, истаивает наутро, оставляя после себя лишь смутное беспокойство и нежелание оставаться в одиночестве даже при ярком свете дня.

Однако же, одно из них никогда не исчезает…

Человеческий череп стоит посреди дороги – столь огромный, что ребенок лет шести-семи спокойно вмещается в его разверстую пасть. Он как бы в ловушке – руками уперся в зубы сверху, ногами попрал зубы снизу. Он весь дрожит, но каким-то чудом сдерживает массивные челюсти от смыкания.

Глядя на это диво, я чувствовал, как бы странно это ни звучало, вдохновение, некий воодушевляющий порыв, идущий от крошечной фигурки, выступающей против слепого и жестокого порождения зла. Разве не хотелось бы всем нам думать о невинности как о материальной силе, с коей следует считаться – невзирая на все доказательства обратного?

Но потом четыре мощных резца, на которые налег ребенок, стали брать верх, и кровь выступила на тыльных сторонах упертых в них ладошек. Я закричал что-то – испуганный и разгневанный. Но я не мог даже шелохнуться.

На шее ребенка появилась рана. Нет, не рана – новый рот, что растягивался все шире благодаря четырем острым и тонким клыкам, идеально схожим с теми большими зубами, что пронзали ладони и пятки маленького страдальца.

И этот новый рот стал кричать – поначалу неумело, захлебываясь; язык, скользнув из старого рта вниз, вырвался изо рта нового вместе с фонтаном крови, и этот новый крик, исполненный сверху донизу страданием, грозил разбить оконное стекло, вторгнуться в нашу комнату, рикошетом отскочить от стен и увлечь нас в пропасть тьмы, где на веки вечные воцарится его отчаянное, зловещее эхо.  

Когда все закончилось, мы забрались в кровать и прижались друг к другу.

Мне приснилось, что я нашел мозаику, спрятанную в далеком темном углу дома. Кусочки ее были сложены в простую картонную коробку, без намека на то, какой в итоге должна получиться картина. Венди рассмеялась и сказала, чтобы я не тратил время попусту, но каждый вечер я, нахмурившись, бился над мозаикой часы напролет, пока, многие недели спустя, на руках у меня не осталось лишь несколько фрагментов.

Почему-то даже тогда я не знал, что за картина у меня получилась, но когда самый последний пробел в ней заполнился, я ощутил внезапное непреодолимое убеждение: что бы эта картина не показывала, видеть я это не хочу.

Когда я очнулся, уже почти светало. Одарив Венди самым нежным поцелуем, я стал гладить ее плечи и грудь самыми кончиками пальцев. Она потянулась навстречу мне, как довольная кошка, но не покинула чертоги сна. Я собирался смахнуть ей со лба волосы – это точно заставило бы ее открыть глаза и сонно улыбнуться мне, но тут на ум пришел страшный образ: стоит ее векам распахнуться, как вместо родных и любимых глаз взору моему предстанут маленькие клыкастые пасти.

В повторное мое пробуждение было уже полвосьмого, и Венди давно уж встала. Как же грустно и холодно просыпаться в пустой постели! Когда я сел завтракать, она читала газету.

- Что нового в мире, дорогая?

- Пятый ребенок пропал без вести.

- Вот беда! И что, у них нет подозреваемых? Никаких улик? 

- Рыбак сообщил о чем-то странном в озере. Полиция выплыла на лодке, чтобы это достать.

- И что это было?

- Оказалось – недоношенный теленок.

Я пригубил кофе. Не люблю его вкус, желудок от него узлами закручивается, но и альтернатив у меня нет.

- Написано, что сегодня весь день полиция будет обыскивать озеро.

- Может, я прогуляюсь туда. В такую погоду озеро выглядит бесподобно.

- Когда в моей конторе обогреватель разгонится на всю мощность, я буду сидеть в тепле и думать о тебе.

- Лучше подумай о водолазах. Им не позавидуешь.