И прольется кровь

В следующий момент, когда она вышла из хижины, я уже начал сомневаться, действительно ли все произошло на самом деле. Да, она поцеловала меня, боль в щеке не лгала. Но тогда, значит, и другое было правдой – она сказала, что больше никогда не хочет меня видеть. Я поднялся, вышел на улицу и увидел, как она в лунном свете бежит к деревне.

Конечно, она ушла. Кто бы этого не сделал? Я бы точно сделал, причем намного раньше. Но ведь теперь я действительно убегал. У нее не было средств, чтобы сбежать, а вот я обычно сбегал, потому что у меня не было средств оставаться. И о чем я, собственно говоря, думал? Что такие, как мы, сможем быть вместе? Нет, я так не думал. Возможно, видел во сне, наш мозг производит иногда фантастические картины. Пора просыпаться.

Снова раздались раскаты грома, на этот раз немного ближе. Я посмотрел на запад. Где-то там вдали выстроилась башня из свинцово-серых облаков.

«Что он уже в пути. Что он приезжает сюда и убивает нас».

Я вернулся в хижину и прислонился лбом к стене. В сны я верил так же мало, как в богов. Я больше верил в любовь наркоманов к своим наркотикам, чем в любовь людей друг к другу. Но я верил в смерть. Я знал, что это обещание будет выполнено. Я верил в девятимиллиметровую пулю, летящую со скоростью тысяча километров в час, и в то, что жизнь – это время между тем мигом, когда пуля вылетает из ствола, и тем, когда она проходит через твой мозг.

Я вынул из-под кровати моток веревки и привязал один ее конец к дверной ручке, а второй – к толстой опоре между койками, прочно приколоченной к стене. Я натянул веревку. Вот так. Потом я лег и уставился на доски в основании койки над моей головой.

Глава 13

Дело было в Стокгольме. Давным-давно, еще до всего. Мне исполнилось восемнадцать лет, я приехал на поезде из Осло. В одиночестве я гулял по улицам острова Сёдермальм, бродил по траве в Дьюргордене и болтал ногами, сидя на причале и разглядывая Королевский дворец. Я знал, что свою свободу ни на что не променяю. Потом я нарядился в то немногое, что у меня было, и отправился в Драматический театр, потому что был влюблен в норвежскую девушку, которая играла Сольвейг в «Пере Гюнте».

Она была на три года старше меня, но на одной вечеринке я заговорил с ней. Наверное, я отправился в Стокгольм по этой причине. Большей частью по этой. В пьесе она была хороша, она говорила на шведском, как на родном, – по крайней мере, так мне казалось. И она была прекрасной и недостижимой. И все же во время спектакля моя влюбленность увяла. Может, потому, что она не могла соперничать с днем, который я провел в Стокгольме. Может, потому, что мне было восемнадцать и я уже влюбился в рыжеволосую девушку, сидевшую впереди меня.

На следующий день я купил травку на площади Сергельсторг. Я пошел в Кунгстредгорден, где вновь повстречал ту рыжеволосую девушку. Я спросил ее, понравился ли ей спектакль, но она только пожала плечами и показала мне, как крутят косяки по-шведски. Ей было двадцать, она приехала из Эстерсунда и жила в маленькой квартирке на Уденплан. Неподалеку находился недорогой ресторан под названием «Транан», где мы ели жареную селедку с картофельным пюре и запивали пивом средней крепости.

Оказалось, что она вовсе не та девушка, которая сидела передо мной: она никогда не бывала в Драматическом театре. Я прожил у нее три дня. Она работала, а я только бродил по улицам и дышал запахом лета и города. Когда я ехал домой, то смотрел в окно и думал о своем обещании вернуться. И в это время меня впервые посетила самая грустная в мире мысль: обратной дороги нет. «Сейчас» превратится в «тогда», «сейчас» превращается в «тогда» в чертовом круговороте, и обратного хода у этого проклятого круговорота, который мы называем жизнью, нет.

Я снова проснулся.

В дверь скреблись. Я повернулся на койке и увидел, как дверная ручка ходит вверх-вниз.

Она передумала. Она вернулась.

– Лея?

Мое сердце дико застучало от восторга, я сбросил с себя одеяло и свесил ноги на пол.

Ответа не последовало.

Это не Лея.

Это мужчина. Мощный или разозленный мужчина, потому что от силы, с которой он дергал за ручку, начали трещать крепления койки.

Я взял прислоненную к стене винтовку и направил ее на дверь.

– Кто там? Что надо?

Ответа по-прежнему не было. Но что они могли ответить? «Мы прибыли устранить тебя, так что, будь добр, открой»? Веревка дрожала, как фортепианная струна, а в двери образовалась щель. Достаточно большая для того, чтобы приставить к ней дуло револьвера и…

– Отвечай или я стреляю!

Звук был такой, будто доски, из которых сколочена койка, орут от боли, когда из дерева миллиметр за миллиметром выдирают большие гвозди. А потом я услышал щелчок, как будто зарядили револьвер.

Я нажал на курок. Еще раз. Еще раз. И еще раз. Три пули из магазина плюс одна из патронника вылетели наружу.

После этого стало совсем тихо.

Я затаил дыхание.

Черт! В дверь снова стали скрестись. Дверную ручку с грохотом вырвали из двери. Потом раздалось громкое жалобное мычание и такие же щелчки. И я наконец узнал их.