И прольется кровь

– Нет! Ты знаешь, что мне требовалось место, где я мог бы спрятаться. Йонни был здесь и искал меня. Анита предложила мне комнату, а мне больше некуда было пойти.

Мне послышались нотки сомнения в ее голосе, когда она спросила:

– Значит, ты к ней не прикасался?

Я хотел ответить отрицательно, но у меня как будто парализовало мышцы челюсти, и рот остался открытым. Кнут был прав: вру я плохо.

– Я… я прикасался к ней, возможно. Но это ничего не значит.

– Ничего? – Лея шмыгнула носом и вытерла слезу тыльной стороной ладони. Она быстро улыбнулась. – Наверное, так лучше, Ульф. Я все равно не смогла бы никуда с тобой уехать, но теперь я, по крайней мере, перестану задумываться о том, как все могло бы быть.

Она склонила голову, повернулась и пошла к ризнице. Никаких обстоятельных прощаний.

Я хотел побежать вслед за ней, задержать, объяснить, умолять, заставить. Но меня словно покинули все силы и воля.

И когда звук захлопнувшейся за нею двери начал метаться под сводами церкви, я понял, что сейчас видел Лею в последний раз.

Я вышел на дневной свет. Я стоял на церковной лестнице и чешущимися глазами смотрел на шеренги надгробных камней.

Наступила темнота. Я упал. Дыра засасывала меня все глубже, и даже весь спирт мира не мог этого остановить.

Но ясно, что, хотя он ничем не может помочь, спирт остается спиртом.

И когда я, постучавшись, зашел в дом Маттиса, на столе уже стояли две бутылки.

– Я рассчитывал, что ты вернешься, – осклабился он.

Я схватил бутылки и ушел, не произнеся ни слова.

Глава 15

Где заканчивается история?

Мой дед был архитектором. Он говорил, что линия, как и история, заканчивается там, где она началась. И наоборот.

Дед проектировал церкви. По его словам, он делал это, потому что у него хорошо получалось, а не потому, что он верил в существование богов. Этим он зарабатывал на жизнь. Но он говорил, что хотел бы верить в бога, за строительство церквей в честь которого ему платили. Возможно, тогда его труд казался бы деду более значительным.

«Мне стоило бы проектировать больницы в Уганде, – говорил он. – Их можно было бы начертить за пять минут и построить за десять дней, и там спасали бы человеческие жизни. Вместо этого я месяцами сижу и рисую монументы суеверию, которое никого не спасет».

Убежище – так он называл свои церкви. Убежище от страха смерти. Убежище от неубывающей человеческой надежды на вечную жизнь.

«Дешевле вышло бы выдавать людям в утешение соски и плюшевых мишек, – говорил он. – Но как бы то ни было, уж лучше я спроектирую церковь, на которую не противно будет смотреть, чем эта работа достанется какому-нибудь архитектору-идиоту. В наше время они загрязняют страну своими монстрами, которые называют церквями».

Мы сидели, окруженные запахами дома престарелых, мой богатый дядя, мой двоюродный брат и я, но никто, кроме меня, не слушал, ведь Бассе повторял то, что говорил сотню раз до этого. Они кивали, произносили «да» и «ха» и украдкой поглядывали на часы. Перед тем как зайти сюда, дядя сказал, что получаса будет вполне достаточно. Я хотел посидеть подольше, но я приехал вместе с дядей. Бассе становился немного сумасшедшим, но мне нравилось слушать, как он повторяет свои суждения о бытии. Возможно, потому, что его рассказы давали мне ощущение, что, несмотря ни на что, на свете существуют незыблемые вещи. «Ты умрешь, относись к этому как мужчина, мальчик!» Единственное, что меня беспокоило, – это то, что один из властных медбратьев с крестом на шее уговорит деда отдать душу своему богу, когда дело пойдет к концу. Наверное, я полагал, что это нанесет душевную травму мальчишке, который в детстве верил в дедушкин атеизм. Я не верил в жизнь после смерти, но я верил в смерть после жизни.

Теперь, во всяком случае, я искренне надеялся и стремился к ней.

Два дня миновало с тех пор, как за Леей захлопнулась дверь.

Два дня на койке в хижине, два дня в свободном падении в дыру, во время которого я выпил одну бутылку спирта.

Так как же нам завершить эту историю?

Я вывалился из койки в состоянии дегидрации и, шатаясь, пошел к ручью. Я опустился на колени в воду и стал пить. Потом я сидел, уставившись на собственное отражение на отмели за камнями.

И тогда я понял.

«Ты застрелишь зеркальное отражение».

Да, черт возьми. Им не удастся меня схватить. Я сам себя схвачу. Линия заканчивается здесь. И что в этом такого плохого? «Son cuatro dias», как говаривал Бассе. «Жизнь длится четыре дня».

Почти веселый от принятого решения, я нетвердым шагом вернулся в хижину.

Винтовка стояла у стены.

Это было хорошее решение, решение без последствий для окружающего мира. Никто не будет меня оплакивать, скучать по мне, никто не пострадает; в сущности, трудно найти более ненужного человека, чем я. Короче говоря, это было решение, которое всем принесет пользу. Теперь оставалось только претворить его в жизнь до того, как я струшу, поскольку ненадежный, изворотливый мозг уже успел создать отчаянный ряд аргументов в пользу продолжения моего никчемного существования.