Когда торговать еще не начали, а только потчевали шампанским, сбивались они в группки, или демонстративно друг друга обходили, косясь и позируя. Вначале рассматривал брючную брюнетку, черноглазую, во всякой мелочи выверенную. Потом блондинку, не столь тщательно одетую, но вызвавшую в этом небольшом зале наибольший ропот: она принялась показывать свой номер на картонке почти сразу после начала торгов, а к концу их, минут, эдак, через 20, стала владелицей трех или четырех фотографий Парижа (интересных, на мой дилетантский вкус, ракурсами, а вот ценности не слишком отчетливой). Брюнетка, косясь на блондинку, тоже поднимала свой номерок, на что-то претендуя, но купила ли что я, правда, не понял — мне было просто интересно следить за этим действом, где желания, жажды и вражды выложены настолько отчетливо — как на серебряном блюде. И круглолицая подружка блондинки, явно смущаясь, тянула руку с картонкой; и другая подружка, постарше, с губами в неснимаемом поцелуе, тоже интересовалась искусствами, попинывая носками туфель сумочку из кожи лилового страуса.
— Шампанского им, шампанского! — громко и несколько жестко выкрикнул один клетчатый господин, в аукционе участия не принимавший, стоявший позади стульев.
От напитков девы отказались. Моих ожиданий тоже не оправдали. Я все гадал, кому же из них достанется дивная фотография, которую, будь у меня свободные тысячи, наверное, купил бы: лицо девочки не то из 1920-х, не то стилизованной под то желтовато-белое время, в увесистой рамке из золоченой фольги, глядящей в упор, строго, немного пугающе; лицо-то раскрашено, и бусы есть, а ведь еще ребенок…
Фотографию кто-то другой приобрел, а смутных москвичек больше парижская уличная жизнь интересовала — эйфелевы башни, голуби, тротуары…
МАТЕРИАЛЬНАЯ ДЕВУШКА
Девушка она не просто хозяйственная. Она — материальная.
У нее есть муж, с которым она воспитывает ребенка. У нее есть мужчина, который, увлекая время от времени в подсобку, скрашивает скучные офисные часы. У нее есть человек, который возит ее в отпуск. А с недавних пор появился у моей приятельницы объект романтической страсти — она влюблена, они пишут друг другу полные страсти письма.
— Сколько ей лет? Скажи, сколько ей лет, этой жирной жопе? — певуче говорила она, показывая фотографии дебелой блондинки в тесном розовом бикини на каком-то сайте в Интернете.
Блондинка приходится ее романтической страсти женой, у них детей трое.
— Она на восемь лет меня младше, ей еще тридцати нет, и такая жопа! — говорила приятельница, по имени, например, Зина.
Муж блондинки младше Зины на три года, что отчасти объясняет подловатое желание Зины выставить на смех тетку-рогоносицу.
В свои сорок Зина на них и выглядит, что, в общем-то, можно назвать поблажкой природы: обычно чернявые, цыганистые женщины кажутся старше своих лет. Красивой я бы ее не назвал. Фигура — тоже, так себе, приземиста и полновата. Одежду она предпочитает демонстративно удобную.
Романтический мужчина выглядит ее ровесником, или даже старше — он шкафообразен, мордат, а с лица его, если судить по фотографиям, никогда не исчезает гримаса «ща-как-врежу».
Зина — мое новейшее московское обретение. Уезжал я, можно сказать, вчерашним студентом, девушки мне были близки, скорее, фейные — которые о вещном и вещественном, может, и думали, но редко вслух. За десять лет моей заграничной жизни многое изменилось. Например, «девушками» в России стали звать всех, кто не старухи — став синонимом фертильности, это обозначение не указывает ни на предполагаемое целомудрие, ни на семейный статус, тоже гипотетический. Так что, называя сорокалетнюю Зину «материальной девушкой», я против истины не грешу.