…и просто богиня

Впрочем, это может быть и немец, и американец, и вообще неизвестный составитель словаря иностранных слов. У одной такой умницы недавно «сервильность» в одном абзаце блохой скакала. А ее троюродная кузина, которой мне хочется дать имя «Жюли», как у Толстого, подарила мне чудесное слово «аррогантный». Это слово прекрасно подходит другой моей богине, похожей на батон — я встретил ее в театре. Она там пела. Громко пела, оркестр едва поспевал. Стояла, тряслась концертным платьем, у нее было приобщение к искусству, а остальным не оставалось ничего другого, как приобщаться к ней.

Внимать.

Вообще, при всех своих различиях, мои персональные богини одинаково примечательны силой децибел — они очень громкие, их очень много, они, кажется, способны заполнить все свободное пространство своей нерассуждающей энергией — они и есть энергия, выстроенная не по законам логики, красоты или здравого смысла — чистая эмоция, незамутненная уверенность в своей божественности (не зря же я считаю их «богинями»).

Не пропустить, не проглядеть.

Сегодня, вот, опять радость ворвалась. Сижу утром, кофе пью, из окна на меня таращится дом, в утренних лучах похожий на кусок дыни, а из компьютера рвется удивление: одна журналистка сообщает в своем блоге приватную радость — у ее зубного врача есть интернет. Прежде она писала, что не любит мешки на восточных женщинах, а сегодня удивляется, что кабинет стоматолога оснащен беспроводным выходом в виртуальное пространство.

«…и это не в Москве», — восклицает она.

Ах, как же хочется, забыв про кофе и ослепительный дынный шмат архитектуры за окном, прижать прелестницу к груди (лучше широкой и волосатой), сказать, содрогаясь, как прекрасна она, как восхитительна.

Деточка! Крошка! Свет очей! Ну-ка, быстренько ко мне в комнатку. Есть у меня уголок в моей воображаемой светелке, по-модному уделанный стеклом, сталью, обшитый деревом и непременно на самом высоком этаже, чтоб отовсюду было видно.

И понял я, наконец, к чему все эти дни вертелась в уме странная фраза:

«Итак, она звалася микки-маус».

Сердце мое предвкушало рандеву.

БУТОН

Она, разумеется, бутон.

Я все берег ее для какого-то особого случая, для большой формы, для многословной истории, где она была бы не первым, но заметным второстепенным персонажем.

Она — бутон — могла бы быть знакомой главной героини (я хотел бы написать роман о молодой женщине, странно-счастливой женщине, которой вечно чего-то не хватает). Она бы звонила главной героине, требовала бы встречи своим намеренно писклявым голоском; они бы встречались в кафе пастельных тонов, пили бы напитки обстановке в тон, женщина-бутон жаловалась бы другой женщине, главной, на своего мужа, который скотина и сатрап; «a ты посчитай, сколько раз я с тобой спала», — говорила бы эта женщина, вспоминая какой-то новый их скандал; у бутона сложная личная жизнь, она вышла замуж за бывшего медбрата из Сибири, у нее это уже четвертый брак, он же самый долгий.

Сначала женщина-бутон вышла замуж за сокурсника по университету, чтобы не пугать родственников желанием с юношами спать; потом она вышла замуж за немца, чтобы уехать на нем за границу, далее она вышла замуж за другого немца, который, в отличие от предыдущего, не сажал ее на цепь в квартире, не бил, не мучал; он пожалел ее, убогую, женился, она получила возможность навсегда поселиться в Германии, в большом немецком городе, и с той поры считает себя в праве рассуждать о геях.

«Я вас очень хорошо понимаю», — говорит она, убирая со лба тусклую светлую прядь (она — линялая блондинка; по уму, надо бы подобрать ей сорт цветка такого рода — желто-коричнево-бежевого, неспособного в самую буйную свою пору поражать воображение, пастельной блеклостью и пленяющего — не пион, не герань и даже не астра; могла бы быть фиалкой, бело-розовой беспородной фиалкой, если б я не цеплялся так за это слово; она — «бутон», тусклое обещание какого-то цветения, вечное ожидание, только так).

Ее четвертый брак — а теперь я говорю о бутоне уже без всяких сослагательностей — оказался самым долгим. Как и сама она когда-то, ее муж, медбрат по первому роду занятий, выехал на ней за границу, получил право жить и работать, завел себе бизнес — принялся переправлять металлолом из России в Китай, и все это почему-то через немецкий портовый город. Он похож на бочонок — темного, желтовато-коричневого колера, как это часто бывает у сибиряков — он и безусловно заслуживал бы такого прозвища (зову же я ее «бутоном»), если бы не был так криклив, нахрапист, странно-неоснователен; он любит показывать свои цацки — у него то часы новые, то машина, то дом с гаражом, садом и дизайном, напоминающим мебельный магазин. Он суетлив, сует по делу и без дела атрибуты своей сказочной жизни, и чем больше их сует, тем больше похож на шулера — если и бочонок, то пустой внутри.

Он попрекает жену высшим образованием, бездельем и бесхозяйственностью; она его — необразованностью и отсутствием вкуса; вкуса у него и правда нет — в их доме я впервые увидел настольные лампы из позолоченных автоматов Калашникова и облицованный сталью рояль.