... и пусть это будет Рязань!

По тогдашнему порядку помещик имел право карать виновного: розгами до сорока ударов, палками до пятнадцати или же сдавать рекрутом в армию. Видно, не зря это было одним из страшных наказаний того времени. «Армия»! Отсюда и формула угрозы: «вот забрею тебе лоб!» На практике же виды расправы крайне разнообразились в зависимости от дворянских темпераментов; — этому сословию в Рязани нельзя отказать в известной изобретательности. (Не станем делать исключения ради одного снисходительного южно-рязанского помещика, славянофила Хомякова; добродетели его обильно перекрываются злодеяниями соседей!) С презрением отворачиваемся мы сегодня от этой кромешной подлости. Били мужика всяко: скалкой, кулаком, арапником, серебряной табакеркой, деревяжкой от грабель, бадиком, что представляет собою особый вид дубинки, и другими недорогими предметами домашнего обихода. Для беременных имелась вчетверо скрученная вожжа, вызывавшая немедленный результат. Применялись также — цепной стул (пудовый чурбан, к которому приковывался виновный), ножные колодки и восьмифунтовые рогатки на шею, чтобы не было возможности прилечь. И даже в таком хомуте, на хлебе и воде, некая особо прочная «девка» Ефремова ухитрялась выпрясти положенное количество ниток. Некоторые имели обыкновение припечатывать бабу сургучом за палец к комоду: и стыдно, и утомительно. Секли как из своих рук, так и заставляя пороться друг у дружки. Пороли с толком и роздыхом, — чтобы непременно вздохнул после удара и проникся ожиданием последующего. (И сказано в одном таком показаньи, написанном мужицкой сукровицей: «шли мы обедать, а их все еще наказывали; и пообедали мы, а их все били!») Поротых с профилактической, видимо, целью, зачастую сажали на день в студеную речку. Иные обожали прогуливать мужиков голыми и на аркане по снегу, другие же, видимо, с мрачно-научной целью, заставляли жрать дохлых пьявок. Рачительный помещик Лизогуб, кротость которого подчеркивает губернская хроника, любил учить хамов колом, стулом, сапогом с ноги, но уж зато только под вздох; другой обходительный мужчина, Терский, имел склонность накладывать мужикам на сутки ворох крапивы в рубахи и портки. Мадам Обезьянинова засекла десятилетнюю девочку, и врач приписал ее смерть апоплексическому удару. Тарасенко-Отрешков обогатил этот страшный арсенал новым способом: виноватые бабы становились лицом к лицу и лопатами взбрасывали мелкий снег на ветер. И вскорости столько его набивалось в глаза и уши, ноздри и рот, что веяльщицы незамедлительно падали без чувств наземь… Гордись, старая губернская Рязань: именно в твоих пределах был построен особый прибор для битья по щекам, щекобитка, преимущества которого очевидны. Увеличивалась пропускная способность, и наказующая рука сохранялась в чистоте… Всего не пересказать в тесных пределах очерка. Помянем еще для тех, что не устали хныкать об ушедшей старине. Двенадцатилетний мальчик прозевал зайца на охоте; господин Суханов сшиб его прикладом с ног и, лежачего, бил ногами в живот до смерти, приговаривая: «издыхай скорее!» Семилетняя Марфа Иванова потеряла цыпленка; господин Одинцов исхлестал ее взятой с дрожек полувершковой моченцовой веревкой. Девочка нашла силы добежать из сарая до матери, и та понесла ее к костоправке, полагая, что переломаны только ноги. Дворовая девочка Марфа умерла на четвертый день. По отзыву врача, она была телосложенья слабого и тело ее имело болезненный вид; однако причин смерти он установить почему-то не сумел. Впоследствии Сенат в патриархально-отеческом тоне указал убийце очистить совесть покаянием и впредь осторожнее обращаться с больными детьми…

…Идет зима, колхозы поделили урожаи. В деревенских клубах мирно шелестят газеты. «Испания, Испания!» Крестьянские делегаты возвращаются с районных и областных съездов, хозяева своей свободы и чести. Но если полистать в архивах эти желтые орленые документы, то чудится — доселе еще напитан рязанский степной ветер тихоньким плачем застеганного ребенка. Вспомянем же, товарищи рязанцы, скорбное житье отцов ваших, чьи кости тлеют на безымянных рязанских погостах!.. И вы, счастливые рязанские дети, начиная жизнь, помните всегда семилетнюю «бабу рязанскую» Марфу Иванову и любите, крепко и гордо любите вашу новую и светлую родину!