... и пусть это будет Рязань!

Еще беспросветнее тянулась жизнь в бедных рязанских деревнях, опекаемых просвещенным дворянством. Не про него ли и писал Михаил Евграфович, что «…бывают общества, где эксплоатация человека человеком, биение по зубам и пр. считаются не только обыденным правом, но даже рассматриваются местными философами и юристами с точки зрения права». По рассмотрении рязанских хроник вряд ли можно упрекнуть даже в этом рязанских отцов отечества. Издевательское отношение к человеку было освящено вековым опытом царской России. Босая четырехсоттысячная масса[6] кормила 5000 господ. И делалось это не по достатку крестьян, а по потребностям самих помещиков. Даже в 48-м году, когда холера и неурожаи опустошили вконец рязанские раздолья, помещик имел мужество посылать старосте приказ (буквально): «оброчную сумму собрать непременно; болезнь не есть отговорка, она существует везде и не может служить помехой для работы. Что ж, я по миру пойду, чтоб побаловать лентяев?» И вот, в трудную минуту своей хлопотливой жизни, рязанский вояка ген.-майор Гурко запрягает мужиков в сохи и бодро пашет ими, как скотиной.

Было бы преувеличением сказать, однако, что участь этих универсальных кормильцев, доставлявших господам буквально все, была скотская; она была хуже, потому что от них требовалось удовлетворение таких прихотей, каких обычно не требуют от скота. Уж не в поощрение ли этого абсолютного всевластия и существовал закон[7], по которому барин обязан был «пещись» о содержании крепостных, доставлять им способы пропитания и не допускать до нищенства. В противном случае он платил сурьезный штраф в 1 р. 50 к. На деле же меру ограбления и воздаяния помещичьего не поверял никто. Губернское правление не имело права входить в рассмотрение причин барского гнева. Помещики хоть и дрались между собою[8], но держались круговой поруки. А один предводитель рязанского дворянства, Н.И.Реткин, даже признавался с откровенностью, что «…если я увижу, что мой брат дворянин зарезал человека, то и тут под присягу пойду, что ничего не знаю!» Они не оставались лишь словесностью, эти хрестоматийные примеры классовой солидарности.