И равнодушно смотрят небеса...

устраивались проверки. За плацем начиналась симпатичная тополиная аллея со

скамеечками и клумбами, упирающаяся в КПП. Все это было огорожено невысоким

забором с колючей проволокой, за которым были видны жилые дома. С другого конца

аллея заканчивалась спортивной площадкой, любовно оборудованной осужденными

самодельными спортивными снарядами — волейбольной площадкой, турником, брусьями

и штангами. Тут же были две беседки.

Самое главное, что посещение родственников разрешалось каждый день в вечернее время

с 17-00 (вечерняя проверка была в 16-00, и еще одна — ночью) до 20-00. В этот же день я

позвонил домой, и вечером мои родные принесли мне обычную одежду. Я тут же

переоделся, представ перед ними в более знакомом виде. Это было такое облегчение,

которое я не могу описать словами! Мой дом находился в двадцати минутах ходьбы от

«поселка», поэтому жена и дети приходили ко мне каждый день.

Я поступил в распоряжение улыбчивого замполита, с которым мы моментально нашли

общий язык. Но моим непосредственным начальником был «отрядный», которого при

первом же знакомстве мне стало жаль до глубины души. Бывший ветеран афганской

войны, не нашедший себя после ее окончания, он глубоко страдал, явно был не на своем

месте и с горя попивал горькую. Ни одного плохого слова об этом человеке, как и о

замполите, я сказать не могу.

Мне была выделена комната под мастерскую на втором этаже. От нее у меня были ключи

и никто, кроме начальства, не имел права ко мне заходить. Работы было много, но делать

пришлось то же, что и в зоне, — художничать. Я сдуру сказал, что умею печатать на

машинке, и меня тут же подгрузили машинописной работой, которую мне пришлось

выполнять до последнего дня (я печатал даже документы на свое освобождение!).

На второй же день меня повезли во Фрунзенский суд, где нужно было обновить шесть

щитов наглядной агитации. Мы с замполитом поехали туда на троллейбусе (!). Когда я

вышел за ворота «поселка», дошел до остановки и взглянул на дорогу, не идет ли

троллейбус, я вдруг почувствовал, что у меня закружилась голова. Взгляд «провалился», не наткнувшись на ставшую привычной за много лет преграду в виде каменной стены.

Глаза совершенно отвыкли смотреть вдаль… А в груди бушевал восторг — свобода!

Но вскоре я понял, что не все так гладко в «поселковой» жизни. Между осужденными

особых конфликтов за время моего пребывания в колонии не было ни разу. Народ, в

основном строительные бригады и шофера, каждое утро выезжал на работу в разные

точки города. Всем начисляли заработную плату, за вычетом исков и алиментов, у кого они

были. К вечеру все собирались обратно, их шмонали и тщательно обнюхивали на КПП.

Среди вернувшихся с работы выпивших обнаруживали редко, зато чаще это случалось

после отбоя в общежитии. Тех, кто попался, водворяли в штрафной изолятор, но не более, чем на десять суток. Все эти операции моментально возвращали вас на землю, не давая

забывать, что вы до сих пор находитесь в местах лишения свободы.

Местной оперчастью руководил бывший спецназовец, обладавший огромной силой,

моральный урод и садист, который вместе со своим напарником жесточайшим образом

избивал заключенных, попавших за провинности в ШИЗО (шесть камер и «музыкалка»,

как и везде, находились в подвале здания). Я пару раз видел в умывальнике

«поднявшихся» с «подвала»: спина — багрово-черная, на запястьях — кровавые следы от

«забивания» наручников и долгого висения на крюке под потолком. После двух попаданий

в ШИЗО осужденного отправляли обратно в зону.

Сразу после моего освобождения опера забили насмерть одного хлопца, выбросив его

ночью на обочину дороги, вроде как машина его сбила. Попытавшись потом похоронить

его в закрытом гробу, они нарвались на такое сопротивление со стороны родственников, что вынуждены были отдать им труп на экспертизу. Она показала истинные причины

смерти, и родные парня подали на оперов в суд. Их арестовали, признали виновными в

убийстве и приговорили (представляю, чего это стоило родственникам!) к большим

срокам лишения свободы.

Но я, абсолютно не нуждающийся в спиртном, не чувствовал опасности в этом

направлении. Несколько раз (я так понял, по заданию замполита) меня пытались

соблазнить как зэки, так и дежурившие ночью войсковые выпить водки, но я отказался,

несмотря на заверения в том, что никто об этом не узнает. Можно подумать, я не знал, что

потом может последовать! После этих проверок мы с замполитом вообще стали

друганами, и я добился его разрешения два раза в неделю от проверки до проверки ходить

домой. Он поначалу побаивался, но я ни разу его не подвел, и он в конце концов

успокоился. Правда, это мне стоило массы бессонных ночей и тьмы красивых картинок

для него. Перед уходом домой я сделал «дембельскую» работу — икону Николая

Угодника, которую, по его словам, когда он ходил ее освящать, хотела купить церковь.

Конечно, не обошлось без мелких пакостей со стороны завистников, которых хватало

везде. В колонии-поселении главной зэковской должностью был нарядчик,

распределявший наряды на работу — правая рука начальника колонии. После утренней