При этом Картиссер надеялся, что язык не слишком изменился за десять столетий. Он еще тогда придумал запрет на реформу языка, чтобы обезопасить себя от непонимания в будущем. Впрочем, язык транаков был простым и эффективным и не нуждался в изменениях.
Отголоски его голоса отразились от прекрасных небоскребов, и Картиссеру пришлось подождать, пока перестанет звучать эхо, прежде чем он снова заговорил. Он видел выражение страха на доверчивых лицах транаков. Толпа плотно сбилась полукругом, лицами к нему, подняв глаза, в которых отражалось обожание и изумление. Нежными, тихими голосами транаки снова и снова повторяли его имя.
Картиссер стоял, глядя, как они поклоняются ему, и постепенно его покидало чувство тщетности всего происходящего. Эта реакция была наиболее предсказуемой из всех, о которых он размышлял.
Сидя в корабле перед экранами, Нобль наблюдал все это, буквально впитывая в себя происходящее, отождествляя себя с Картиссером и думая о том, как, должно быть, замечательно, когда тебе поклоняются. Затем его лицо загорелось от стыда.
Приватный Нобль упрямо помотал головой.
Затем он увидел, как Картиссер поднял руку, требуя тишины, и снова прочистил горло.
— Я исполнил свое пророчество, — сказал он. — Я обещал вернуться,
Последние три слова он произнес медленно, со всей силой драматического искусства.
Собравшихся охватила радость. Некоторые инопланетяне рухнули на колени, остальные сбились еще плотнее и подались к Картиссеру в надежде прикоснуться к его ноге.
Картиссер как раз думал о том, как события будут развиваться дальше. Первыми логичным шагом было бы встретиться с местной большой шишкой и выяснить, что именно происходило на Транакоре за годы его отсутствия. Ориентировка всегда была первым правилом на чужой планете.
— Отведите меня к Верховному президенту, — сказал лейтенант, надеясь, что они все еще называют своего вождя именно этим титулом, который выбрал для него сам Картиссер.
Но прежде чем кто-либо успел шевельнуться, Картиссер увидел, как толпа расступается, образуя проход, по которому идет высокий, мрачный транак в богато расшитых золотом одеждах. Он энергично подошел к Картиссеру.
— Я Верховный президент, о, Картиссер. Ты можешь пойти со мной.
Верховный президент четко развернулся на каблуках и снова пошел по проходу к транспортному средству, припаркованному за пределами толпы. Его автомобиль — как и положено — был великолепно украшен и так покрыт рисунками и лепниной, что было почти невозможно разобрать, где тут дверцы. Но на самой дверце виднелся знак молнии, сделанный из какого-то дорогого белого металла, и в этом знаке Картиссер узнал свой личный символ. Очевидно, это был знак власти.
Приватный Нобль, нахмурившись, сделал изображение экрана крупнее, чтобы получше видеть действия Картиссера.
Верховный президент остановился в проходе на полпути и повернулся.
— Пожалуйста, проходите быстрее, — сказал он нетерпеливым тоном, более подходящим для нерадивого школьника.
Лейтенант послушно последовал за ним через обожающую его толпу, и Нобль увидел тень странной улыбки, промелькнувшей на губах Картиссера. При этом Нобль снова помотал головой, думая, что это очень странный способ приветствовать вернувшегося землянина.
Офис Верховного президента находился во внушительном особняке неподалеку от центральной статуи Картиссера. Пока они медленно ехали по улицам, Картиссер видел над каждой дверью маленькую копию огромной статуи самого себя, а также знак молнии, который был явно здесь очень распространен. Все это ему понравилось, поскольку свидетельствовало о том, что планета не забыла его учение.
Верховный президент привел его в большое здание, они поднялись вверх по извилистой лестнице и прошли по коридору на восьмом этаже в кабинет.
— Сюда, пожалуйста, — сказал Верховный президент.
Тон его был очень деловитым, очевидно, он хорошо подготовился к подобному случаю. Казалось, он всю жизнь ожидал возвращения Картиссера.
Кабинет был роскошный, с толстыми мягкими портьерами на стенах и красивым ковром на полу. Все стены и каждый предмет мебели были украшены всевозможными декоративными рисунками. По-видимому, транаки достигли нефункциональной стадии своего эстетического развития, при которой люди с отвращением глядят на любое пустое пространство.
— Садись, о Картиссер! — сказал Верховный президент.