И рушатся стены (сборник)

Эмори взглянул на стакан, который Ноерс протягивал ему. Он взял стакан и попробовал белое вино. Оно было сухое и чуть горчило. Допив стакан, он почувствовал внезапное головокружение, которое тут же прошло. Все-таки, смесь пива и вина никому еще не шла на пользу.

Ноерс искренне глядел на него.

— Ну как, хорошо?

— Прекрасное вино, — сказал Эмори. — Просто превосходное. Но нам нужно идти занимать места.

Они нашли два стула в дальнем конце комнаты.

Беккет развернул блестящий призматический экран и удалился в темную будочку позади комнаты.

— Выключите свет, — попросил он.

Свет выключили и Беккет включил проектор.

Фильм назывался «Широкий океан». Он был английского производства, с низким качеством изображения, которое мерцало и временами то тут, то там желтело. Эмори, как зачарованный, смотрел фильм.

Мельком он подумал о лозунге своей драмы: Настоящие люди и их Настоящие проблемы в Современном Мире. Звучало это прекрасно, но на практике сводилось к пустопорожней болтовне каких-то усредненных людей и имело такой счастливый конец, какой на десятки световых лет был удален от любой действительности, которую знал Эмори.

Этот же фильм был совершенно иным. Он был сделан больше честно, чем умело, больше искренне, чем профессионально. Но история, которая разворачивалась в нем, была реальна в самом истинном смысле этого слова. И Эмори обнаружил, что его разум и эмоции полностью поглощены фильмом. Он был очарован им почти так же, как иностранным акцентом речи актеров. Атлантика была, как пропасть между планетами, в наши дни, когда была строго запрещена международная торговля и любые связи. Языки англичан и американцев всегда отличались, и Эмори уже представлял то время, когда любой фильм из Англии нужно будет снабжать субтитрами точно так же, как тогда, когда Беккет показывал французские или итальянские фильмы.

Но через некоторое время он забыл обо всем: о тесном логове Беккета, о вони мусора снаружи, о криках банд, доносившихся с улицы, даже о людях, сидящих возле него, и о слабом жужжании проектора. Единственная действительность была на экране.

Вот то, что мы утратили, подумал он. Где-то во время бурного развития Великой Американской Истории искра таланта оригинального художника была похоронена под потоком реклам и формул. Люди не были созданы равными, и каждый настоящий фильм, каждая пьеса были направлена на то, чтобы сгладить и уменьшить разницу между ними.

Эмори почувствовал какую-то невольную горечь, хотя и сознавал, что она портит ему удовольствие от фильма. Он попытался бороться с ней, но без всякого успеха.

И внезапно на него снова накатила волна головокружения.

Это все вино, подумал он. Не стоило мне мешать...

Перед глазами у него все плыло. Изображение на экране дрожало, плавилось и сливалось в разноцветную мозаику. Глаза заливал пот, и Эмори больше ничего не мог видеть.

Что со мной происходит? — подумал он.

Он рассердился на себя, на то, что заболел посреди такого прекрасного фильма, потому что у него никогда не будет возможности снова увидеть его. Затем гнев исчез и сменился страхом. Он всегда был здоровым, сильным человеком. Никогда прежде его не поражали такие внезапные болезни.

Он неуверенно поднялся на ноги. Нужно пойти в туалет, нужно выпить воды, умыться холодной водой, чтобы лицо перестало гореть. Позади раздалось бормотание, и Эмори понял, что, вероятно, закрывает экран. Он пригнулся, надеясь, что больше не перекрывает луч проектора.

Странно, но он испытал затруднение при перемещении ног по полу. Они упрямо плыли где-то позади, по крайней мере так казалось ему. Он сделал три неверных шага, затем начал плавно падать вперед, ниц, и приземлился не так уж мягко, ударившись подбородком о холодную доску пола. Боль ударом плети пронзила его. Но тут же ушла. Еще ничего не понимая, он проскользнул в бессознательную темноту.

Очнувшись, Эмори приходил в себя медленно, практически по частям. Сначала пробудился первый слой сознания, та часть, которая была направлена на просмотр фильма, и Эмори завертел головой, но не увидел никакого экрана. После этого он понял, что больше не находится в квартире Беккета, а еще через какое-то время осознал, что он очутился где-то в другом месте, и, вполне вероятно, что его специально опоили и перевезли сюда.

Опоили? Но кто бы стал...

Эмори поморгал и осмотрелся. Было вполне ясно, что он вообще не в Ривердейле. Об этом говорила ему чистая свежесть комнаты с высоким потолком. Это была большая комната с дверью-сфинктером в дальнем конце. Он лежал, вытянувшись во весь рост, на каком-то голом поддоне, рядом на стуле кто-то аккуратно повесил его куртку и галстук. На полу возле стула стояла обувь.

Следующее, что он увидел, это стол возле окна, заваленный какими-то бумагами, возможно, документами. Стены были нежно-зеленого цвета, пол покрывала желтая пена. Эмори сел и для пробы покачал головой. Но все было в порядке, голова не кружилась, чувствовал он себя весьма сносно.