И сердце пополам

— Саш, послушай, — Глеб придвинулся к ней ближе, протянул руку у неё за спиной, будто приобнял. — Я знаю, что поступил по-скотски, но я, правда, не хотел. Это было… не знаю, бездумно как-то. И потом, ведь главное то, что сейчас между нами.

— Нет, Глеб, нет ничего между нами, ни сейчас, ни тогда. Была всего лишь инсценировка.

— Ну да, да, вначале я подстроил наше знакомство. Ну и потом ещё раз мы встретились неслучайно.

— Да даже не в этом дело. Ну подстроил и подстроил. Важно ведь — для чего всё это делалось.

— Да знаю я, и мне ужасно стыдно за эту ошибку, правда. Если б я мог что-то изменить, если бы можно было заново начать, я бы ни за что…

Саша снова посмотрела на него, мельком, но Глебу стало не по себе от её взгляда, в котором читалось глубокое, бесповоротное разочарование. Так смотрят на человека, когда ему не просто не верят, а вообще крест поставили и не хотят больше ничего: ни последних шансов, ни выяснений, ни оправданий.

— В любом случае, так было только вначале, — тем не менее продолжил он, чувствуя, как опять в груди зреет отчаяние. — Потом я встречался с тобой только потому, что хотел тебя видеть. Мне плевать на этот экзамен, на универ, на всё плевать, только прости. Саш, я люблю тебя. Мне вообще кроме тебя никто не нужен.

Саша опустила голову, Глебу даже показалось, что она всплакнула.

— Саш, — он обнял её за плечи, — ну прости меня. Давай всё это забудем, будто не было ничего. Давай будем просто жить?

Плечи её и правда еле уловимо подрагивали. Он её не торопил, пусть обдумает его слова, пусть поймёт, как много она для него значит.

Спустя пару минут она выпрямилась и тихо сказала:

— Не могу. Я бы, может, и хотела, но не могу. Не получается.

— Но я люблю тебя. Правда, люблю. Очень. Ты не веришь мне? — Глеб взял её за плечи, повернул к себе, но Саша мягко освободилась и встала.

— Мне домой пора. Мама волноваться будет.

— Да что мне сделать-то, чтоб ты поверила? Чтобы всё было, как прежде?

— Глеб, так уже никогда не будет.

— Но ты ведь тоже меня любишь… — он поймал её за руку, не давая уйти.

— Глеб, прошу, не надо.

— А как надо? Из-за одной-единственной ошибки самой мучиться и меня мучить?

— Глеб, я не знаю, как тебе объяснить… Вот ты говоришь — ошибка. А для меня это подлость, извини. И я всегда считала, что человек, конечно, может сколько угодно ошибаться, но тут ведь не так… тут либо ты способен на подлость, либо нет. Для меня ты как будто стал другим, вовсе не тем, кем я тебя считала и не тем, кого я любила. Ты для меня сейчас как чужой. И у меня не получается об этом не думать. Или вот ты говоришь, что любишь… Но ведь подлость от этого не перестаёт быть подлостью. Да и ты лишь поэтому жалеешь о том, что сделал. А если бы не полюбил? То уже и не жалел бы, да? Да и полюбил ли?

Глеб молчал, не зная, что ответить. Он и не предполагал, что из этой идиотской затеи Саша сделает такие сложные выводы.

— Я больше не могу тебе доверять, а без доверия ничего быть не может…

Глеб тоже поднялся, встал напротив неё, выпустил её руку.

— Глеб, пойми… — мягко и даже как будто извиняющимся тоном произнесла она.

— Саш, я всё понял. Понял. Можешь не продолжать. Ты меня считаешь подлой сволочью.

— Глеб…

— Наверное, ты права. Наверное, так и есть. И я такое отношение заслужил. — Он отвернулся от Саши — смотреть в её глаза стало вдруг так невыносимо, что жгло веки. Ещё и в горле встал ком. Какой абсурд. Как вообще всё могло так получиться?

Глеб сделал глубокий вдох, ещё один — кажется, попустило. Снова посмотрел на неё. И опять не видел в ней той, прежней, своей Саши. Неужели это и правда всё? Конец? Как нелепо. А он бы ей что угодно простил, не задумываясь.

— Саш, может, всё же… — с последней надеждой обратился он к ней, точно утопающий, который отчаянно хватается за соломинку.

— Не надо, Глеб.

Его остановили даже не её слова, а взгляд и выражение лица.

— Ладно. Понял. Не смею тебя задерживать больше. Ты только береги себя.



* * *

— Это что, шутки, Привольнов, у тебя такие? — негодовал Игорь Матвеевич, декан. — Только всё утряслось с культурологией. Учись — не хочу. И тут ты заявляешь, что забираешь документы. Ты куда-то переводишься?

— Нет, — мотнул головой Глеб.

— Тогда объясни, почему? То ты ходил сюда, просил посодействовать. И я содействовал, как мог! Ради чего?

Глеб издал короткий звук, который можно было истолковать как угодно. После второй подряд бессонной ночи он с трудом собирал мысли и формулировал фразы. Да и этот разговор казался напрасной тратой времени, пустым сотрясанием воздуха. Он уже всё решил окончательно и бесповоротно. Правда, не рассчитывал, что возникнут такие бумажные проволочки. Думал, напишет заявление, быстренько пробежится с обходным листом и всё. Свободен.

Но, оказалось, надо ждать приказа ректора не меньше недели, потом — справку об отчислении. Ещё и декан вон клюет мозг. Но и это пережить можно. Поквохчет и отпустит на все четыре стороны.

Заявление в ректорате приняли спокойно, там не стали донимать: почему? куда? зачем? А вот с обходным листом пришлось помыкаться. Но зато в этой суматохе тоска притупилась.