И слово это было - Россия.. «Спаси меня... Соловецким монастырем»

С какими-то утверждениями автора тут можно согласиться, с какими-то следовало бы и поспорить, однако направленность его мыслей, пафос выступления все же заслуживают поддержки. Даль всячески противится засорению языка народа чуждыми ему речениями, справедливо полагая, что это может привести к нарушению, а может быть, и разрушению, многих национальных особенностей великороссов. «Хотите или нет атмосферу называть мироколицею, это ваша воля: но инстинкт, по нерусскому звуку и двойному набору трех, непроизносимых вкупе русскою гортанью, согласных должен бы замениться побудком, как говорят на Севере, или побудкою, по восточному говору. Инстинкт можно выговорить только западным произношеньем букв Н, К, Т, то есть кончиком языка, а наше полное, гортанное произношенье такого слова не принимает. Если смысл в этом, навязывать земле, целому народу слова, которых он, не наломав смолоду языка на чужой лад, никак выговорить не может? Гуманно и либерально ли это?..»

Даль настаивал, что в русском языке при желании всегда можно найти равноценную замену любому иностранному слову. Если же чужое имеет множество значений, то это свидетельствует прежде всего о его скупости, серьезном недостатке, вынужденности пользоваться одной формой для передачи разного содержания. «Укажите мне пример, где бы вместо серьезный нельзя было сказать: чинный, степенный, дельный, деловой, внимательный, озабоченный, занятой, думный, думчивый, важный, величавый, строгий, настойчивый, решительный, резкий, сухой, суровый, пасмурный, сумрачный, угрюмый, насупистый, нешуточный; не шутя, поделу, взабыль и прочее, и проч. Можно бы насчитать и еще с десяток слов; если же вы найдете; что все они не годятся, то я волен буду думать, что вы связаны с нерусскими словами одною только силою привычки и потому неохотно с ними расстаетесь. А на привычку есть отвычка, на обык перевык. Наконец, скажу вам еще тайну: думайте, мыслите по-русски, когда пишете, и вы не полезете во французский словарь: достанет и своего; а доколе вы будете мыслить, во время письма, на языке той книги, которую вы последней читали, дотоле вам недостанет никаких русских слов, и ни одно не выскажет того, что вы сказать хотите. Переварите то, что вы читали, претворите пищу эту в особь свою, тогда только вы станете писать по-русски.

Испещрение речи иноземными словами (не говорю о складе, оборотах речи, хотя это не менее важно: теперь мы беседуем о словаре) вошло у нас в поголовный обычай, а многие даже щеголяют этим, почитая русское слово, до времени, каким-то неизбежным худом, каким-то затоптанным половиком, рогожей, которую надо усыпать цветами иной почвы, чтобы порядочному человеку можно было по ней пройтись».

Всем этим веяниям Даль как мог противился, его речь была подчеркнуто русской, он возмущался каждым инородным словом, высказывал неприятие любому заимствованию. «Читающему населению России скоро придется покинуть свой родной язык вовсе и выучиться, заместо того, пяти другим языкам: читая доморощенное, надо мысленно перекладывать все слова на западные буквы, чтобы только добраться до смысла: ведь это цифирное письмо!

Но и этого мало; мы, наконец, так чистоплотны, что хотим изгнать из слов этих всякий русский звук и сохранить их всецело в том виде, в каком они произносятся нерусскою гортанью. Такое чванство невыносимо; такого насилия не попустит над собою ни один язык, ни один народ, кроме — кроме народа, состоящего под умственным или нравственным гнетом своих же немногих земляков, переродившихся заново на чужой почве.

Если один онемечился, изучая замечательных писателей, каких он у себя дома не найдет; если другой, по той же причине, офранцузился, третий обангличанился, и так далее, то могут ли все они требовать, поучая, наставляя и потешая нас, чтобы каждый из нас, вычитывая, что в них переварилось, понимал все те языки, какие они изучили сами, и чтобы мы перекладывали, мысленно, беседу их на пять языков? Коли так, то не лучше ли уж нам взяться прямо за подлинник, который, по общему закону, не должен же быть ниже подражания!

Если чужое слово принимается в другой язык, то, по крайней мере, позвольте переиначить его на столько, на сколько этого требует дух того языка: он господин слову, а не слово ему! И разве чистяки наши не видят, что они, при всей натуге своей, все-таки картавят и что природный француз и англичанин выщербленного у него слова, в русской печати, никак не узнают!

Ведь и римляне всегда приурочивали и латынили усвоенное ими чужое слово, без чего не могли ни выговорить, ни написать его; то же делают и поныне все прочие народы; что же это мы, охотно обезьянничая и попугайничая, в этом случае хотим самодуром установить для себя противное правило? Этому две причины: первая — тщеславие, чванство: мы знаем все языки; другая — невежество: мы не знаем своего».