И снова Оливия

Оливия так и поступила; кресло было с высокой спинкой, и Синди надеялась, что гостье будет в нем удобно. Впрочем, без куртки Оливия уже не выглядела такой массивной. Она села и сложила руки на коленях.

– Я подумала, если я заеду к вам, ты меня выпроводишь. – Оливия помолчала, ожидая реакции. – Потом я подумала – а, была не была, я хочу повидать эту девочку. Села в машину и поехала.

– Замечательно, – сказала Синди. – Я рада вас видеть. Как вы себя чувствуете, Оливия?

– Лучше я переадресую этот вопрос тебе. Ты не очень здорова.

– Нет, не очень.

– И каковы шансы выздороветь?

– Пятьдесят процентов. Так они говорят. – И добавила: – Последняя терапия у меня на следующей неделе.

Миссис Киттеридж смотрела прямо на Синди.

– Понятно.

Она оглядела комнату: белый комод, в углу стул с ворохом одежды, книги, сложенные на подоконнике, – и снова посмотрела на Синди:

– Значит, ты чувствуешь себя фигово, так? Чем ты занимаешься целыми днями? Читаешь?

– С этим проблема, – призналась Синди. – Я действительно чувствую себя фигово и поэтому читаю меньше, чем обычно. Не могу как следует сосредоточиться.

Оливия задумчиво кивнула:

– Уф, замучаешься с этими болячками.

– Ну, вроде того.

– Не иначе. – Гостья сидела, по-прежнему сложив руки на коленях. Сказать ей, похоже, больше было нечего.

И тут у Синди вырвалось:

– Ох, миссис Киттеридж. Оливия. Ох, Оливия, во мне столько… злости.

– Неудивительно, – спокойно ответила Оливия.

– Я хочу смириться, принять все это, но я злюсь, злобствую почти непрерывно. Там, в магазине, где мы встретились, люди пялились на меня. Я не хочу выходить из дома, потому что люди, глянув на меня, пугаются.

– Ну, – отозвалась Оливия, – я не из пугливых.

– Знаю. И я благодарна вам за это.

– Как Том?

– Да, Том. – Синди выпрямилась, и постельное белье показалось ей грязноватым, хотя его меняли только вчера, но какой-то запашок, похожий на запах металла, не выветривался месяцами. – Том постоянно твердит, что скоро мне станет лучше. Зачем? Не понимаю. От этих его слов я чувствую себя такой одинокой, о боже, мне так одиноко.

Сочувствие отразилось на лице Оливии.

– Господи, Синди. Это не по кайфу, как ребята раньше говорили. Совсем не по кайфу.

– Точно. – Синди легла на подушки, наблюдая за незваной гостьей. – Два раза в неделю ко мне приходит медсестра, она говорит, что Том ведет себя так же, как и все остальные мужчины в подобных ситуациях. Они просто не могут с этим справиться. Но это ужасно, Оливия. Он – мой муж, мы любим друг друга много лет, и это нестерпимо.

Оливия поглядывала то на Синди, то на ножки кровати.

– Не знаю, – сказала она. – Не знаю, чисто ли это мужское поведение. Дело в том, Синди, что я не очень хорошо обращалась с моим мужем в последние годы его жизни.

– Хорошо вы с ним обращались, – возразила Синди. – Это всем известно… Вы ходили к нему в больницу каждый день.

Оливия помахала указательным пальцем:

– До того.

– Он тогда был уже болен?

– Не знаю, – Оливия нахмурилась. – Может быть, а я и понятия не имела. Он слегка размяк, и ему постоянно требовалось мое внимание. А я… это не приветствовала. В последнее время я часто об этом вспоминаю, и на душе прямо кошки скребут.

– Но ведь, – сказала Синди после паузы, – вы же не знали, что он болен.

Оливия глубоко вздохнула.

– Да, верно, но я сейчас о другом. Я с ним не церемонилась, и теперь это меня мучает. Еще как мучает. Иногда – редко, очень редко, но случается – мне кажется, что я как человек стала капельку – самую капельку – лучше, и мне тошно от того, что Генри меня такой не застал. – Оливия покачала головой. – Ну вот, я опять говорю только о себе. В последнее время я стараюсь говорить о себе поменьше.

– Говорите о чем угодно, – сказала Синди. – Я не против.

– Теперь твоя очередь, – возразила Оливия. – Не волнуйся, о себе я еще поболтаю.

– Однажды, – начала Синди, – на Рождество я расплакалась. Я плакала и плакала, наши сыновья были здесь, и Том тоже, а я стояла на лестнице и буквально завывала и вдруг заметила, что они все ушли, пережидали где-то, пока я не перестану рыдать.

Оливия на секунду закрыла глаза и пробормотала:

– Матерь божья.

– Они испугались.

– Угу.

– И отныне они будут вспоминать каждое Рождество, мои сыновья будут вспоминать, как я ревела.

– Может быть, но не факт.

– И это моих рук дело.

Оливия подалась вперед:

– Синди Кумс, в этом мире не найдется ни одного чертова человека, у которого бы не было постыдных воспоминаний, и нам приходится с этим жить. – Она выпрямилась и скрестила ноги.

– Но мне страшно!

– Да, да. Конечно. Все боятся смерти.

– Все? Это правда, миссис Киттеридж? И вы боитесь смерти?

– Смерти я боюсь до смерти, и это чистая правда. – Оливия поудобнее устроилась в кресле.

Поразмыслив, Синди сказала:

– Я слыхала о людях, примирившихся со смертью.

– Наверное, такое случается. Не знаю, как им это удается, но думаю, такое возможно.

Они помолчали. Синди чувствовала себя… почти нормально.

– Ладно, – сказала она наконец. – Просто я так одинока. Я не хочу быть настолько одинокой.

– Естественно, не хочешь.

– Вы боитесь умереть, хотя вам уже немало лет?