И снова Оливия

А я по дороге домой размышляла о нашей стычке и поняла: я – простолюдинка из низов, а Джек нет. То есть у нас с ним классовая проблема. И когда я вернулась и увидела, как ему стыдно, я рассказала ему очень спокойно про нашу классовую проблему, и знаешь, что было потом? Мы проговорили часа два кряду, остановиться не могли, и он сказал, что он тоже как бы из низов и поэтому так остро реагирует на провинциальность, ведь в глубине души он всю жизнь чувствовал себя деревенщиной и это его удручало. «Я сноб, Оливия, – признался он, – и я этим не горжусь». Его отец был врачом в маленьком городке в Пенсильвании, и, по-моему, это вовсе никакие не «низы», но отец был кем-то вроде сельского доктора и пациентов принимал в одной из комнат их небольшого дома, и Джеку казалось, что в тамошней школе он так и не стал своим, а потом его первая жена Бетси, эта родилась в особняке, в Филадельфии, училась в элитном колледже… – Оливия оборвала себя на полуслове. Затем подытожила: – Короче, мы отлично поговорили – вот что с нами произошло.

– Рада за вас, – сказала Синди. – Но, Оливия, что вы имеете в виду, называя себя человеком из низов?

– А то, что я не принцесса на горошине. Мой отец не окончил школу. Правда, мама была учительницей. Но мы были людьми простыми, чем я и горжусь. А теперь ты расскажи что-нибудь.

И Синди сказала, что месяца не пройдет, как у нее отрастут волосы. Сначала они будут похожи на пушок, но быстро примут нормальный вид. Оливия с интересом слушала, кивая время от времени. Когда Синди закончила, она сказала:

– Слушай, я давно хотела спросить о твоих сестрах. Что с ними стало? У тебя ведь была сестра, Синди? Или даже две?

– Верно. – Синди не ожидала, что Оливия помнит о ее сестрах. – Одна живет во Флориде. Работает официанткой. А моя младшая сестренка умерла много лет назад… – Синди осеклась, но все же закончила фразу: – От передозировки. У нее с этим были проблемы.

Оливия Киттеридж тряхнула головой:

– Матерь божья. – Скрестила лодыжки, правая поверх левой, поерзала на стуле. – Надо понимать, родные тебя не навещают.

– Невестка навещает. Анита. Если честно, Оливия, она единственный человек, кроме вас, с кем я вижусь постоянно.

– Анита Кумс, – догадалась Оливия. – Разумеется, я ее знаю. Работает в отделе регистрации в мэрии.

– Точно.

– Симпатичный человек. Она мне всегда такой казалась.

– О, она замечательная, – подхватила Синди. – Но сколько же у нее проблем! С другой стороны, а у кого их нет? – Внезапно Синди выпрямилась: – Оливия, вы рассказали мне о ссоре с Джеком Кеннисоном, потому что думаете, что я скоро умру?

Оливия глянула на нее с искренним изумлением. Опять скрестила лодыжки, теперь левая оказалась поверх правой.

– Нет, я рассказала тебе, потому что я – старуха, которая любит поговорить о себе, и нет никого другого, кому бы я могла выложить все это, не испытывая неловкости.

– Хорошо, – вздохнула Синди. – Я просто подумала, может, вы решили, что со мной безопасно откровенничать, потому что я скоро умру, так почему бы мне не рассказать.

– Я не знаю, умрешь ты или нет. – После чего Оливия заговорила: – Я тут заметила, у вас до сих пор рождественский венок висит. Некоторые оставляют его надолго, но я никогда не понимала зачем.

– Это невыносимо, – вспыхнула Синди. – Сколько раз я говорила Тому! Почему он постоянно забывает снять венок?

Оливия покрутила ладонью:

– Он переживает, Синди. И не может ни на чем сосредоточиться.

Нелепое объяснение, нахмурилась Синди, за уши притянуто, но… похоже, Оливия права. Такая простая мысль, но абсолютно здравая. «Бедный Том! – подумала Синди. – Я к тебе несправедлива…»

Оливия уставилась в окно:

– Посмотри-ка.

Синди повернула голову. Солнце было великолепно, и пусть день клонился к вечеру, но с голубого неба лилась царственная желтизна, расцвечивая голые ветви деревьев и все, что было вокруг.

Но затем случилось кое-что еще… То, чего Синди не забудет до конца своих дней.

– Боже мой, до чего же я люблю февральское солнце, – сказала Оливия Киттеридж. – Боже мой, – с благоговением повторила она, – ты только глянь, как светится февраль.

Прогулка

Его дети, с ними что-то неладно.

Такая мысль посетила Денни Пеллетьера, когда декабрьским вечером он шагал по дороге в городе Кросби, штат Мэн. Вечер выдался холодным, и Денни был одет не по погоде – в старые джинсы и куртку поверх футболки. Он не собирался на прогулку, но после ужина ему почему-то не сиделось на месте, и он сказал жене, готовившейся ко сну:

– Мне надо пройтись.

Шестидесятидевятилетний Денни на здоровье не жаловался, хотя иногда по утрам чувствовал себя одеревеневшим.