И снова Оливия

Шагая, он снова подумал: «Что-то неладно». С его детьми, то есть. Детей у него было трое, все семейные. В брак они вступили молодыми, в возрасте около двадцати, как и сам Денни в свое время – его невесте было восемнадцать. Когда дети справляли свадьбы, Денни не казалось, что они слишком молоды для брака, но сейчас, топая по дороге, он припомнил, что уже в те годы молодежь не торопилась заводить семью. Он перебрал в уме одноклассников своих детей и обнаружил, что многие тянули с этим до двадцати пяти или двадцати восьми, а то и дольше, как, например, парнишка Вудкок, писаный красавец, женившийся в тридцать два года на хорошенькой блондинке.

Холод донимал, и Денни зашагал быстрее, чтобы согреться. Скоро Рождество, но за последние три недели не выпало ни крупинки снега. Для Денни – как и для многих других людей – это было непривычно и дико, ведь он хорошо помнил, как в детстве в этом самом городе штата Мэн снег к Рождеству лежал сугробами, и такими высокими, что мальчишки легко превращали их в крепости. Однако этим вечером Денни слышал только, как хрустят опавшие листья под его кроссовками.

Было полнолуние. Дорожка лунного света протянулась через реку, на берегах которой стояли фабрики с темными, заколоченными окнами. На одну из них, фабрику Уошберна, Денни пришел работать, когда ему исполнилось восемнадцать; фабрику закрыли тридцать лет назад, и потом Денни работал в магазине одежды, где, кроме всякого прочего, торговали дождевиками и резиновыми сапогами, – у рыбаков и туристов эти вещи шли нарасхват. Его воспоминания о фабрике были куда живее, чем о работе в магазине, хотя за прилавком он трудился дольше. В памяти Денни с поразительной ясностью отпечатались станки, работавшие круглосуточно, и ткацкий цех. Его отец был в этом цехе наладчиком станков, и Денни, считай, повезло: когда его взяли на фабрику, полы он мыл всего лишь три месяца, потом стал ткачом, а чуть позже – наладчиком станков, как и его отец. Непрестанный шум в цеху, от которого трещала голова, страшный скрежет, когда челнок выходил из строя, разрывая ткань и высекая искры из металлической рамы, – как же это было захватывающе! А теперь ничего этого нет. Денни вспомнился Снаффи, не умевший ни читать, ни писать, как он вынимал вставную челюсть и мыл ее в водостоке, в связи с чем там появилась табличка «Мыть зубы запрещается!». И все подшучивали над Снаффи, потому что он не мог прочесть объявление. Снаффи умер несколько лет назад. Многие умерли – на самом деле большинство мужчин, с которыми работал Денни. И это обстоятельство вдруг повергло его в тихое смятение.

Потом он опять задумался о своих детях. Какие-то они неразговорчивые, даже чересчур. Может, обижены на него? Все трое получили высшее образование, сыновья переехали в Массачусетс, дочь – в Нью-Гэмпшир, здесь для них работы не нашлось. С внуками все в полном порядке, в школе они отличники. Беспокоили его дети, они не шли у него из головы.

В прошлом году, накануне встречи с одноклассниками в честь пятидесятилетнего юбилея окончания школы, Денни показал старшему сыну выпускной альбом, и тот воскликнул:

– Папа! Они называли тебя Бульдожкой?

– Ну да, – ответил Денни, посмеиваясь. – А что, французский бульдог…

– Это не смешно! – перебил сын. – Когда я учился в седьмом классе, миссис Киттеридж говорила нам, что эта страна должна была стать плавильным котлом, но сплав так и не получился, и она была права. – Сын встал и удалился, оставив Денни сидеть за кухонным столом с раскрытым альбомом.

Миссис Киттеридж была не права. Времена изменились.

Но теперь, шагая по берегу реки, Денни понял, отчего сын так разъярился: нынче уже не принято называть кого-то Бульдожкой. Но сыну было невдомек, что Денни вовсе не чувствовал себя оскорбленным, когда его кликали Бульдожкой. Пряча руки поглубже в карманы, Денни засомневался – а правда ли так и было? И тут до него дошло: правда в том, что он мирился со своим прозвищем как с чем-то само собой разумеющимся.

А смириться с этой кличкой означало смириться со многим прочим – с тем, что он пойдет работать как только, так сразу, и что ему не стоит и мечтать о том, чтобы продолжить учебу, да и прилежания на уроках в школе от него тоже никто не требовал. Верно ли он сейчас рассуждал? Денни спустился к реке, в лунном свете было видно, как она бурлит, и ему почудилось, что его жизнь все равно что деревяшка, плывущая по реке, просто отдавшаяся на волю течения, не оказав ни малейшего сопротивления. Он зашагал к водопаду.

* * *

Луна была чуть правее от него, и казалось, что она светит ярче, когда он останавливался, чтобы взглянуть на нее. Может, поэтому ему вспомнилась Дороти Пейдж?