И снова здравствуйте!

Блин, и ребенку какому-то ещё плохо… И зачем стучать? Мобильника что ли нет? Поняв, что полежать в тишине всё равно не удастся, да и ребёнку следует помочь, я напрягся и открыл-таки глаза. Чёрт! Это где это я? Вокруг не было ничего похожего на мою квартиру. Вправо и влево простиралась узкая улочка, ярко освещённая жарким летним солнцем, а чуть впереди от неё отходил столь же узкий переулок. Если вспомнить, что вчера я гулял по парку, в котором даже к обеду лужи ещё стояли затянутыми тонким ледком, моё удивление было вполне понятным. Но-о-о… всё это было каким-то смутно знакомым. И даже родным. Однако, разобраться до конца мне не дали…

— Господи, мальчик, ты очнулся? Ну слава Богу! Как ты себя чувствуешь? Голова болит? — тут меня бесцеремонно завертели. И я этому никак не препятствовал. Потому что впал в ступор. Так мальчик — это я?!

— Да что с тобой? Голова не кружится? — в голосе бесцеремонно крутящей меня тетки появились раздражённые нотки. — Как тебя зовут?

— Не кьюжится, — пробормотал я на автомате. — Вома… — вот блин, я оказывается ещё и букву «р» не выговариваю. Это сколько же мне сейчас лет? Или не мне, а этому телу, в которое я попал. Но тогда меня точно зовут как-то по-другому. Блин, полжизни писал о попаданцах — и вот на тебе… Ох не спалиться бы!

— Говори где болит?

— Нигде, — я ответил с некоторым удивлением. Потому что голова внезапно прошла. От боли остались только слабые отголоски. Ну, типа тех, про которые ещё говорят «наболело». Да и вообще с каждой минутой я чувствовал себя всё лучше и лучше. То есть боль была последствием вселения сознания? Чёрт — ни хрена не понятно…

— А чего ж тогда ты на асфальте разлёгся? — раздражённые нотки в голосе тётки стало куда более явственными.

— Не знаю, — я пожал плечами, но затем на всякий случай выдал наскоро сляпанную, но, вроде как, непротиворечивую версию произошедшего: — Я шёл, а потом вот… упал.

— О, господи — тебя надо врачу показать! Ты где живёшь? Помнишь? — уф, с одним, похоже, справился — раздражённые нотки из голоса тётки исчезли. Идём дальше… Я огляделся. Блин! Это же улица Горького. Причём, не современная, а та старая, из детства. С редкими трёх и двухэтажными домами с одной стороны, и маленькими одноэтажными домиками с участком, с другой. В городе их почему-то называли «финскими», хотя, согласно городским легендам, строили их пленные немцы. В девяностые и начало нулевых эти домики были снесены, а на их месте были построены особняки и трёхэтажные дома на шесть-восемь квартир с гаражами на первом этаже. Но сейчас улица была точно такой, какой она мне помнилась из детства…

— Вон там! — я вытянул руку и показал тетке на один из трёхэтажных многоквартирных домов, тихо радуясь тому, что хоть с чем-то определился. Это был дом моих дедушки и бабушки, в котором я прожил вместе с ним с трёх и до восьми лет пока родители заканчивали институт в Арзамасе-16, а потом ещё отрабатывали обязательное распределение. Я их называл «дедуся» и «бабуся» и в первый класс пошёл под их фамилией. Вследствие чего народ, кто знал меня в первых трёх классах, потом ржал и дразнил меня шпионом. Потому что когда я учился во втором классе, вернулись мои папа с мамой, поэтому в четвёртый я пошёл уже под другой фамилией… Я с ностальгией вздохнул. Трёхэтажки были построены по роскошным сталинским проектам — с бомбоубежищами под ними, с кладовками в подвале на каждую квартиру, в которой хранилось всё — от запасов картошки и самодельной квашенной капусты на зиму и до велосипедов и рыболовных принадлежностей, с широкими лестницами и просторнейшими лестничными площадками. Потолки в квартирах были высотой три с половиной метра, а самая маленькая комната имела площадь в восемнадцати квадратов. А ещё там был длинный и широкий коридор по которому я в детстве гонял на трёхколёсном велосипеде… Вон этот дом, я до него почти дошёл!

— Так, пойдём, я отведу тебя домой.