Операция длилась восемь часов. Он тогда еще не знал, что она была лишь первой в череде многих. Конечно, к девушке, которая сама даже не дышала, никого не пустили. Ни в первый день, ни во второй, ни в последующие.
И Дима будет сидеть в коридоре. Когда Аню переведут в реанимацию, он станет ночевать в больнице, прячась от персонала. Когда ее повезут на вторую операцию, он опять переберется в коридор, который упирался в белые двери операционной. Скоро бледного, худого парня, у которого была при смерти невеста, будут знать все. Первое время он еще будет пытаться объяснять, что несчастная девушка не за него вышла, а потом перестанет. Перестанет, потому что тогда его могли бы прогнать от выкрашенной белой краской двери. Прогнать от его Ани. Он часами сидел под всеми этими дверьми и отказывался сам себя понимать. Как он мог желать ей смерти? Вот как? Ведь если ее не станет, то жизни не будет… Совсем не будет. Пусть она будет навсегда принадлежать другому. Пусть он никогда больше не увидит ее. Пусть он больше не посмеет произнести ее имени… Только пусть живет. Живет. Ходит. Ест. Спит. Дышит.
Дима не знал, как молиться. Никогда этого не делал. Не умел. Где-то в глубине своей души он знал, что не всё так просто в этом мире. Что, возможно, есть кто-то, кто стоит над человеком. И этот кто-то дергает за ниточки. Некий кукловод. Или даже не кукловод, а распорядитель судеб.
Родители Ани очень удивились, увидев в очередной раз Дмитрия под дверями операционной. Но заговорить с ним почему-то никто из них не посмел. Будто чего-то боялись. Или не знали, как себя с ним вести?.. Он же едва обратил на них внимание.
Глава 37.
Сколько бы он так просуществовал, неизвестно. Видимо, на небесах сжалились над ним и отправили ангела.
Когда Анне сделали уже третью операцию, и врач в который раз сказал, что он просто хирург, а не Господь Бог, на Диму накатила волна отчаяния. От хронического недосыпа, от постоянного страха, от нервного напряжения его трясло. И тут на плечо легла теплая, мягкая ладошка. Парень кое-как повернул голову. Рядом стояла пожилая женщина и улыбалась ему. Бледно-голубой брючный костюм, облако пепельных волос и глаза ангела, от которых к вискам лучились солнечные морщинки.
— Всё сидишь? — спросила она ласково, словно по голове погладила.
Дима обреченно кивнул.
— А что говорит врач?
— Что он не Господь Бог, — почему-то ответил парень.
Женщина понимающе закивала. Она подсела к нему и заглянула в глаза. Таких удивительных глаз Дмитрий ни до этого, ни после не видел: голубые, с синим ободком по краю. А в них — вся мудрость мира.
— Значит, остается только молиться, — не то наставляла, не то спрашивала она.
Парень это понял по-своему.
— Я не молился никогда и в церкви был лет десять назад.
— Уверяю тебя, для Бога не имеет значения, как часто ты ходишь в церковь, — произнесла женщина, — главное то, как ты живешь и праведность в твоих поступках.
Услышав о праведности, Милославский вдруг затряс головой.
— Праведность — это не обо мне, — прошептал он.
Его собеседнице даже пришлось наклониться к нему, чтоб расслышать.
— Почему это?
Дима не всё рассказывал матери. Да и близких людей у него уже не было, чтоб поделиться переживаниями, а вот незнакомой женщине выложил всё, ничего не тая и не приукрашивая. Нужно отдать ей должное, она всё спокойно выслушала и ни разу не перебила. И только когда рассказ парня дошел до этого самого коридора, она его остановила.
— Конечно, то, что ты желал им смерти — плохо, но ты это сказал в сердцах, и даже не подумав. Ты еще очень молод, чтоб знать силу слова, — разъясняла она.
— Так вы думаете, они из-за меня… — кое-как выдавил из себя парень, совсем упав духом.
— Нет. То, что они оказались здесь, это вина пьяного водителя, который врезался в их машину, — сказала она так категорично, что Дима поверил ей на слово. — Но ты можешь помочь своей Анне и другу.
— Она не моя, да и он… бывший друг…
— Если бы ты ее не любил, то, думаю, не просиживал бы здесь штаны. А по поводу друзей могу сказать так: бывших друзей не бывает. Это ведь не их вина, что пришла любовь. Хотя я и не отрицаю, что коль уж дело до этого дошло, нужно было признаться изначально, а не допускать такого. Пойдем, — позвала она парня и встала.
Тот поднял на нее уставшие глаза.
— Вы меня хотите в церковь отвести? — почему-то спросил он.
Она усмехнулась.
— Ты что — дитё малое, водить тебя куда-то? Нет, в церковь, если захочешь, сходишь сам. Пошли, Дима.
— Откуда вы знаете, как…
— Теперь я знаю о тебе всё, мальчик. Пошли. Хватит глаза людям мозолить.
Конечно, Милославский никуда уходить не собирался. Но она, эта миловидная женщина, поставила его на ноги и, подталкивая перед собой, всё что-то ласково и тихо говоря, увела парня из больницы.