И сплетаются нити судьбы...

— Попьет — это да! А вот насчет того, чтоб спиться… Тут ты загнула, дорогая. Не такого корня, чтоб так пасть. Гордыня в нем от мамочки, он у нас еще миллионером станет, вот увидишь. Пусть покуролесит. Сейчас нужно обезболивающего хватить через край, а уж потом мы его вновь на рельсы поставим. Там, глядишь, девчонку себе найдет, поостынет, — убеждал Петр. — В квартире он будет один на один со своими мыслями, с болью…

Не стал добавлять, что от боли люди порой находят выход через окно. Но всё это Дима узнал много позже. Когда уже утих первый и даже второй угар боли. Когда его уже терзало чувство вины, и парень зарекался произносить имя… той.

Глава 35.

Дима действительно переехал в общежитие. В комнате жили еще двое парней. Дима даже не обратил внимания ни на обстановку, ни на то, с какой брезгливостью осматривалась мама. Она всё будет порываться продезинфицировать помещение, но Милославский выставит и ее и батю за дверь, сказав, что во всем разберется сам. В этот вечер он впервые напьется, что называется, «вдрыбодан». И будет пить еще и еще, спаивая новым «друзьям» деньги, что успел отложить на свадьбу. В институте станет появляться через день, а то и через два… К счастью, Анна училась на другом факультете, на противоположном конце города. А то, может, и вовсе бы забросил учебу.

Такое поведение отпрыска не минуло очей родителей. Как-то раз в комнату к Диме — парень накануне праздновал свою свободу — заглянул Петр. У Димы была чугунная голова. Ну, во всяком случае, из очень тяжелого материала: она ни в какую не хотела отрываться от подушки. Батя сел к нему на кровать, достал из портфеля бутылку пива и протянул пасынку. Вид запотевшей бутылки вдохновил парня, голова полегчала, а уж содержимое и вовсе показалось целительным снадобьем. Мужик глядел на парня и хотел от души врезать ему хорошую затрещину да сказать, что девки не стоят того, чтоб так губить свою жизнь… Хотел, но не говорил. Не говорил, потому что понимал, что такое состояние пасынка временно, и сам он это скоро поймет.

— Ну, как отдыхается? — спросил батя.

Дима глянул на него мутными глазами, и Петр в который раз напомнил себе, что был прав, когда уговорил жену не ездить с ним.

— Не думаю, что у меня вид отдыхающего, — пробормотал тот в ответ, принимая вертикальное положение.

— Именно на отдыхающего ты и похож. И отдыхаешь ты, судя по виду, уже дней восемь-девять. Что называется, без перерыва на сон и обед, — съязвил Петр.

— Как мама?

— Как и любая нормальная мама в данной ситуации — переживает за великовозрастное чадушко.

Парень скривился и опустил ноги на пол.

— Ой, бать, давай без архаизмов, ладно?

— Ладно, — согласился тот. — Я у тебя вот что спросить хотел. Долго ты еще намерен себя жалеть? Упиваться своей обидой?

— Бать, не начинай! Без тебя паршиво…

— Что тебе паршиво — это и так ясно. По роже видать, уж ты не обессудь. Да только паршиво тебе не от жизни, да уже не от обиды на весь белый свет, а от выпитого вчера. Пили ведь водку, если не ошибаюсь, а запивали пивом, чтоб наверняка пробрало, ага?

Дима бросил на него тяжелый, словно булыжник, взгляд.

— Да не смотри ты на меня так, — усмехнулся уголком рта мужчина, — ты мне ответь: твоя мать для этого всю свою жизнь положила, ради этой козы, на которой ты, слава Богу, не женился?

Дима открыл, было, рот, чтоб ответить. Да не просто, а сказать что-нибудь этакое, чтоб в другой раз отчим не лез, куда его не просили. Но мужчина тихо и спокойно продолжил, а интонация его голоса была такая, что пасынок счел за благо промолчать:

— Ей на тебя плевать! Она уже новое платье заказала, да к свадьбе готовится. О тебе и не вспоминает. А где твоя гордость? Вместо того чтоб трезво идти к своей цели, ты решил всё спустить коту под хвост? Или позабыл, о чем мечтал?

— Нет у меня ничего. Ни гордости, ни мечты. Ты что, не понимаешь, что мне ничего не нужно без нее?

— Ха! Да если она увидит тебя вот такого красавца, то тогда уж точно решит, что правильно поступила. А вот если ты добьешься чего-то в жизни, достигнешь своей цели, несмотря на то, что пережил страшную потерю, вот тогда она поймет, что променяла тебя на хрен собачий. Еще как пожалеет!

— Плевать, что она там подумает, — пробормотал Дмитрий, вновь заваливаясь на кровать.

Петр посмотрел на него, вздохнул и пошел к двери. Уже взявшись за ручку, он обронил через плечо, небрежно так, но эти слова будто плетью хлестнули по самолюбию парня:

— Значит, я ошибался, когда говорил твоей матери, что у тебя есть внутренний стержень, — и с этими словами был таков.

Дима уткнулся в подушку и промолчал. Даже не крикнул ничего вслед, хотя его так и подмывало бросить отчиму, что, дескать, своих детей надо воспитывать.

Он так просуществовал еще дня три. Возможно, он пил бы и дальше, но тут произошло то, что отрезвило его лучше любого нарколога.