И сто смертей(Романы)

Огневая позиция, казалось, была перепахана исполинским плугом, пушки разбиты, то тут, то там лежали неподвижные тела — видимо, мертвые. Ни одной живой души кругом.

Эрвин шевельнулся и с некоторым удивлением обнаружил, что в состоянии двигаться. Его окружала густая, как вата, тишина, сквозь, которую проникал лишь монотонный, идущий откуда-то изнутри звон. Этот безмолвный мир представлялся нереальным. И в то же время в. нем Эрвин чувствовал себя вне всякой опасности. Эрвин мучительно пытался вспомнить, чем же кончился бой с танками, но так и не смог. Было ли это сегодня утром? Или вчера? Или даже на прошлой неделе?

Солнце стояло низко. Всходило оно или заходило — этого Эрвин не знал. Точка отсчета исчезла. Мир оставался недвижным. Звон в ушах все усиливался, голова гудела.

Он пополз вокруг пушки к лежащему поблизости телу. И хотя опасности он не чувствовал, все-таки ощущение, что в рост подняться нельзя, сохранялось.

Плечо, которого он коснулся, было каменным. Скорее по офицерскому мундиру и портупее, чем по лицу, до неузнаваемости измазанному землей и кровью, Эрвин узнал командира батареи. Нийтмаа, казалось, врос в землю возле своих пушек. На. спине ни одной раны не было. Эрвин собрал все силы, пытаясь перевернуть старшего лейтенанта на спину, но не смог. Большое, безжизненное тело невозможно было оторвать от земли.

Постепенно его слух стал кое-что различать. Далекие посторонние звуки время от времени проникали сквозь гулкий звон в ушах и приковывали к себе внимание. Со стороны шоссе нарастал грохот моторов. Эрвин немного отдохнул возле Нийтмаа и пополз дальше, к ближайшему бугру.

По шоссе в тыл полка двигались танки, на башнях черные кресты с белой каймой. Эрвин глянул вниз, в лощину. От моста, следом за танками, в ряд двигались тупорылые «опель-блицы» с полными кузовами солдат в касках. Он невольно отпрянул и подался назад. Не поднимая головы, Эрвин, извиваясь, пополз через огневую позицию дальше, к кустам. Теперь он понял, что низкое солнце светило на западе. С той стороны, куда двигались по шоссе танки и грузовики с солдатами, доносились пушечные выстрелы и время от времени заходился длинными очередями далекий пулемет.

Ползти было трудно, перехватывало дыхание, и голова, словно набитая песком, с трудом приподнималась. Все тело горело. На миг вспомнилась спальня, слабость, вгоняющая в пот, и беспомощность — он болел скарлатиной, когда учился во втором классе, — высокая температура и строгий наказ не сбрасывать с себя одеяла, наворачивавшиеся на глаза слезы бессилия. Впоследствии он никогда больше не чувствовал такой немощи.

Расстояние до спасительного кустарника сокращалось невероятно медленно. Если бы только можно было вскочить и в несколько больших прыжков одолеть эту безжизненную желтовато-серую землю. Но Эрвин не надеялся на свои ноги. Скорее всего он тут же грохнулся бы наземь. Скрипя песком на зубах, он пополз дальше, без лишней торопливости, стараясь беречь силы.

В голове засела лишь одна мысль: что стало с полком, куда все подевались? Оттеснили назад? Что же они, мертвым его посчитали, оставив здесь? Взглянув на шоссе, он понял, что немцам все же удалось прорваться. Как глубоко? Сколько ему придется идти, чтобы выйти к своим? Он тут же отбросил эти мысли, как несущественные, сейчас было важно укрыться в кустах, прежде чем немцы обнаружат его.

Давя под собой рассыпанные всюду картофелины, Эрвин полз по изрытой земле, оставляя позади умолкшие пушки.