И тогда я солгал

Нас посадили в вагоны для скота. Некоторые ребята мычали и выкрикивали: «Сами туда полезайте!» — но ведь совершенно понятно, что во Франции не могло хватить пассажирских вагонов для всех прибывающих. Наш поезд двадцать минут резво мчался по местности, очень похожей на ту, которую мы видели по другую сторону пролива, как будто мы проезжали через Кент. Правда, поля были обширнее, и изгороди располагались иначе. Мы остановились снова, в какой-то неведомой глуши. Я подумал: вот она, Франция! Я в другой стране — но не ощущаю этого. Уже несколько дней у меня от волнения живот сводило, но при этом я испытывал некое умиротворение, потому что от меня больше ничто не зависело.

Я заглянул в щелку. Какая-то женщина подметала крыльцо своего дома, который находился в достаточном отдалении, чтобы она могла не обращать внимания на солдатские окрики и свист. Женщина подняла голову, заслонила глаза ладонью и взмахнула метелкой, как будто отгоняя мух. Я лизнул палец и подобрал последние крошки, оставшиеся от шоколадной плитки. В то время я был постоянно голоден. Наверное, еще рос.

Все мы были наслышаны о «Бычьей арене»[23] и о тамошних инструкторах, мерзких ублюдках, которые муштруют людей, пока те не падают без сознания, поэтому, когда мы узнали, что нас направляют в Этапль, поднялся ропот. Выяснилось, что мы там пробудем недолго. Лагерь был и так переполнен. Из-за вспышки дизентерии содержимое отхожих мест переливалось на бетонные полы. В лагере пытались навести порядок и больше в нем людей не размещали. Нам выдали оружие и пересадили на еще один поезд, который повез нас на фронт, рывками и толчками, постоянно останавливаясь: во всяком случае, мы по неведению полагали, что направляемся со своими новехонькими винтовочками прямиком на передовую. Больше всего в том поезде мне запомнилось, как кто-то раздобыл небольшой мешок с апельсинами, и мы сделали себе фальшивые зубы из кожуры. Затем мы оказались в другом лагере, недалеко от линии фронта, чтобы пройти противогазовые тренировки, штурмовую подготовку и обучиться ведению боя в ночных условиях.

Если нам казалось, что от владения тем или иным навыком зависело, погибнешь ты или нет, мы старались особенно. В целом все было как обычно: многочасовая муштра и прочая ерунда, но никто не упал и не умер от солнечного удара, как нам говорили. То была неплохая жизнь.

Пробыв в лагере всего один день, я понял, как повезло тем, кто умел что-то делать. Плотников и столяров отправляли в мастерские: сколачивать рамы для амбразур, оборонительные рогатки, решетчатые настилы и прочее. Еще они мастерили вывески. Лагерь был настоящим городом с обозначением улиц. Казалось, все, кроме нас, знали, чем они будут заниматься. Здесь нужно было не зевать.

Если ты попадал в бригадную мастерскую, то становился нужным человеком. У кузнецов работы было гораздо больше, чем дома, особенно из-за всех этих вьючных животных. Еще надо было прокладывать телефонные провода, возить начальство, готовить пищу. Умелым людям работы хватало, и навряд ли им грозило оказаться на передовой. Но в садовнике никакой надобности не было. Порой нам случалось проходить через селение, разрушенное до основания артиллерийским огнем, где от доброй сотни садов оставался какой-нибудь клочок зелени, видневшийся сквозь пробоину в стене. Вокруг полей большей частью не было изгородей. Поначалу, слыша слово «лес», я ожидал увидеть деревья, но вскоре понял, что оно означало место, где лес был раньше, а теперь осталось несколько пеньков или совсем ничего.

Я много всякого наслушался о полях, на которых нам предстояло сражаться, прежде чем их увидел. Лично мне поля представлялись небольшими и ярко-зелеными, с каменными оградами вокруг, со скотиной, которая так и норовит куда-нибудь убрести. Когда мы добрались до передовой, ничего похожего на поля там не оказалось, так же как и леса вовсе не были лесами. Повсюду царила сплошная неразбериха. Понять, что к чему, удалось не сразу. Потом мы увидим и такие места, где жизнь продолжалась как ни в чем не бывало. Мы проходили маршем, а французы абсолютно невозмутимо продолжали пахать. В других местах ничего, кроме войны, не было.

Все остальные как будто знали, куда идут и что будут делать, поэтому мы держали язык за зубами. Половину из того, что я слышал вокруг, я поначалу даже не понимал. Я думал, что это французский, но оказалось, что так изъясняются солдаты срочной службы в Индии. Вскоре я научился говорить как они. Слова мне всегда давались легко.