И тогда я солгал

— До вечера не пойдет, — откликается Фелиция. — Вернемся домой благополучно.

Я почти забыл, куда и для чего мы идем. Я ходил на Тростниковый мыс с Фредериком. День тогда был чудесный, но нынешний ничуть не хуже. Ничего, что Фредерик мертв. Он не занимает ни дюйма земли. Им следовало бы устроить здесь кладбища для всех погибших. Эти кладбища не оставили бы места для ферм, нигде не росло бы ни дрока, ни наперстянки, только одни сплошные кресты куда хватит взгляда. Целые мили крестов, от города до города… Наспех сколоченные деревянные кресты, вроде тех, что делали мы. После обстрела их перекашивало в разные стороны, а тела выбрасывало из могил.

Я прислоняю голову к ноге Фелиции. Кобыле это не нравится: она фыркает и пытается своротить в сторону, но Фелиция ее удерживает.

— Что ты делаешь, Дэниел?

Вся местность вокруг ворочается. Люди лениво поднимаются со своих постелей. Вытягивают конечности, и земля спадает с них. На мундирах нет знаков различия. Лица у людей круглые, загоревшие на открытом воздухе. Они озираются по сторонам. Я боюсь, что кто-нибудь из них перехватит мой взгляд, поэтому прижимаюсь лицом к Фелиции, к кобыльему боку, и закрываю глаза, но они все равно рядом. Недоуменно осматриваются. Им незнакомо это место. Я хочу, чтобы они ушли назад. Хочу, чтобы земля их укрыла. Хочу, чтобы их снова разорвало на части, если только это сможет их остановить.

— Дэниел! — восклицает Фелиция. — Дэниел!

Кобыла остановилась. Я отрываюсь от нее и открываю глаза. Вокруг пусто, ничто не шелохнется. Только повозка вдалеке медленно взбирается по косогору.

— Не беспокойся, — успокаиваю ее я. — Голова немного закружилась, вот и все.

— Можем вернуться, если ты неважно себя чувствуешь. Необязательно ходить на Тростниковый мыс.

Вернуться мы, конечно, не можем. Фелиция просто не понимает.

Мы оставляем кобылу на поле возле Тростникового мыса, потом спускаемся по дорожке, которая понемногу сужается. Я несу холщовый мешок и скатанное одеяло, чтобы было на чем сидеть. Летом этот поворот легко пропустить, потому что он весь зарастает папоротником, но сейчас, в марте, его отлично видно. Раньше, до того как закрыли шахту, здесь была широкая тропа, по которой утром и вечером шагали десятки ботинок. Туннели уходили под морское дно. Говорят, во время перерыва на обед шахтеры слышали высоко над собой, как вздымаются волны, как подступает прилив, но я сомневаюсь, что это правда. Насосы работали денно и нощно, но шахту все равно постоянно затапливало.

Вот здание подъемной машины, уже полуразрушенное. При нашем приближении разлетается воронье. Стены покрыты густым плющом.

— Войдем внутрь? — спрашивает Фелиция.

— Это небезопасно.

Шахтные стволы по краям заросли мягкой травой, которая колышется на ветру, и со стороны кажется, будто там можно пройти. Мы с Фредериком подползали поближе на животе, бросали вниз камни и слушали отзвук их падения.

Тропинка идет вдоль утесов. Мы находимся над бухтой, в которую раньше заходили суда, забиравшие руду. Мощеный спуск хорошо сохранился. Не знаю, как они опускали вниз грузы. Наверное, на лебедке, говорю я Фелиции. Все механизмы перенесли на другие шахты, когда эту закрыли.

Никаких судов нет. Только прибой гудит себе под утесами. Весь белый песок под водой. Там есть пещеры, в которые можно войти во время отлива, но сейчас и они залиты. Я указываю на тропинку среди скал, неровную тропинку, которую непросто различить, пока тебе не покажут. По ней можно спуститься к бухте. Если нам не удастся сойти вниз, будем лежать на утесах, греться на солнышке, а морские птицы будут кружить над нами и своими криками вторить вороньему карканью. Все эти звуки будут взмывать над нами все выше и выше.

Возле утеса, над бухтой, есть поросший травой выступ. На него можно забраться. Наверное, раньше тропинка проходила кругом, но потом часть скалы отломилась. Выступ довольно широкий, и мы оба можем удобно усесться на нем, прислонившись спиной к скале. Трава мягкая и сухая, потому что ее прикрывает нависающий сверху утес, но я все равно расстилаю одеяло. Солнце подернуто дымкой, но пока еще тепло. Фелиция развязывает холщовый мешок, достает хлеб, сыр, яблоки, шоколад и бутылку холодного чаю, закупоренную пробкой. Мы едим, а под нами лениво кружат чайки, для равновесия чуть взмахивая крыльями, и поворачивают на нас свои желтые глаза. Какое-то суденышко держит путь к мысу, и мы затаиваемся, но это всего лишь краболов. Море такое спокойное, что мы видим морщины на его глади еще долго после того, как судно проходит.

— Можем развести костер. Тебе холодно?

Фелиция мотает головой.

— Дым могут увидеть.

— Ну и что?

— Не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что мы здесь. Ты ходил сюда с Фредериком, Дэн?

— Сама знаешь.

— Я не была уверена. Вы сидели прямо здесь?

— Нет, не здесь.

— Я рада.

— Почему?

— Потому что иногда мне кажется, будто ты бываешь со мной только из-за Фредерика. Мы ничего не делаем просто так. А сегодня наша последняя встреча, и я хочу, чтобы было по-другому.

— Сегодня не последняя встреча.

— Последняя. Ты уедешь в Лондон, а я останусь здесь, с Джинни.