И у палачей есть душа

Обратная дорога прошла благополучно, но я порядком тряслась от острого и внезапного осознания того, что я взяла на себя необдуманный риск. От пугающей перспективы, что я должна буду повторять те же действия шаг за шагом дальше. Усталость присоединилась к отрезвлению и привела к головокружению, не прекращавшемуся всю обратную дорогу. Добравшись до посадок земляных груш, я бегом пустилась домой и первым делом переоделась. Увидев, что я пью кофе на кухне, бабушка сделала мне замечание: «В твоем возрасте не пьют кофе среди дня». Затем, заметив, что меня лихорадит, более мягким тоном спросила: «Это тот человек?» — «Да, бабушка. Но есть еще второй». Она подняла глаза к небу, потом уселась в свое кресло в гостиной. Я услышала, что она молится. Я в своем сердце присоединилась к ее молитве и вернулась в конюшню за другим офицером.

Повторилось то же испытание: те же слова утешения и ободрения, те же практические советы, то же предложение отдать себя в руки Господа, тот же путь, тот же страх встречи с немцами, та же боязнь не достичь цели, та же усталость, когда переплываешь Вьенну против течения.

Я полагала, что этот второй раз будет последним. Я не представляла себе, что, напротив, он станет началом длинной серии подобных. Иначе, решилась ли бы я предложить свою помощь? Может быть, и нет. Несомненно, нужна была известная доля легкомыслия, чтобы кинуться в воду, в переносном и в прямом смысле этих слов. У меня всегда был волевой характер, естественная склонность брать дело в свои руки, стремление быть полезной другим. И потом был этот вечер; вечер, когда два человека пришли в Вье Ложи, и было утро, утро пересечения демаркационной линии; это был первый день. Первый день новой жизни. Рождение приключения, которое больше от меня не зависело.

Через день, как было условлено, я была на велосипеде у моего друга фотографа у въезда в Шовиньи, в прицепе были вещи офицеров.

В этот день я с моими офицерами не встретилась, но с безграничной радостью обнаружила через несколько дней в почтовом ящике открытку, подписанную обоими, опущенную в городе на юге Франции. Сквозь строки банальностей, выбранных, чтобы не возбуждать подозрений постороннего читателя, я прочла, что у них все хорошо.

В конце войны они прислали мне уже длинное письмо. Читая его, я с радостью сопереживала их отъезду в Северную Африку через несколько дней после перехода границы, их прибытию в Англию, где оборванные солдаты, которых я принимала в Боне, превратились в гордых офицеров Армии свободной Франции.

Переходы границы следовали один за другим. Я никогда их не считала. Сегодня, пытаясь подсчитать их число, я приближаюсь к сотне. В разгар оккупации, в 1941–1942 году, когда я жила в Боне и время позволяло, я проделывала четыре-пять переходов в неделю. Зимой я не «работала» — Вьенна была ледяной, и переплывать ее было рискованно. Зимой 1942 года река даже замерзла на несколько долгих недель. Может быть, можно было перейти по льду, но было очень скользко, и, не зная толщины льда, я не хотела слишком рисковать. Если бы мы провалились под лед на середине реки, мы вряд ли выбрались бы. Я также не переходила ночью, хотя ночь во многих отношениях могла бы быть нашей лучшей защитой. Но мои «клиенты», разумеется, не знали местности. На другом берегу Вьенны я уже не могла их вести, и они рисковали, заблудившись, налететь на немецкий пост на границе.

Эти подпольные марши к свободе длились около трех лет, с лета 40-го до весны 43-го, когда, после захвата свободной зоны немцами 11 ноября 1942 года, демаркационная линия перестала действовать, а затем и открыто была ликвидирована.

Люди, стремившиеся перейти границу, передавали сведения обо мне из уст в уста. Они знали, что есть восемнадцатилетняя девушка, знающая хорошее место для перехода в свободную зону. Люди прямо, без малейших предосторожностей, звонили в ворота Вье Ложи, хотя и знали о присутствии немцев в доме. Постоянная смена оккупантов позволяла мне многократно выдвигать одно и то же алиби, если они заинтересовывались, задавали вопросы о посетителях. С ума сойти, сколько у меня было двоюродных братьев, племянников, учеников, желавших брать уроки фортепиано! В большинстве своем это были мужчины в возрасте от тридцати до тридцати пяти лет, очень редко это бывали одиночки. Также редки были целые семьи. Нужно было быть психологом только затем, чтобы успокоить их. Они готовились к переходу границы с большим опасением и надеялись, что найдут на месте солидное окружение, условия, которые их полностью успокоят. И что они видят? Восемнадцатилетнюю девочку с длинными светлыми локонами. Не раз я читала в их глазах, что они находят все это совершенно несерьезным. Некоторые прямо ставили вопрос: «Очень мило с вашей стороны, что вы нас приняли, но кто нас переведет?». Когда я отвечала, что я…