И у палачей есть душа

Я снова вижу перед собой пару, мужчина и женщина-еврейка, насколько мне помнится, и с ними ребенок семи-восьми лет. Он почти не умел плавать. Значит, сначала надо было их успокоить. Я, кстати, научила плавать всех моих младших кузенов. И я всегда старалась сделать так, чтобы нырять в воду было для них веселой игрой. Я прыгнула в воду первой и позвала мальчика ко мне присоединиться. Он колебался. Прежде всего, потому, что он боялся оставить родителей на берегу, а я решила перевести его первым. Родители его успокоили, и он последовал за мной. На другой стороне я помогла ему вскарабкаться по крутому склону и усадила под деревом. «Никуда не ходи, я пойду сначала за твоей мамой, потом за папой, а когда вы соберетесь вместе, вы возьметесь за руки и пойдете к той ферме, которую ты видишь вдали». Ферма отмечала конец ничейной земли и начало свободной зоны. Оба родителя боялись больше, чем сын. Следовало удвоить утешительные речи. И настоятельные тоже.

— Вы не имеете права заставлять вашего сына ждать дольше. Подумайте о нем, — пришлось мне сказать женщине, просившей отсрочки, чтобы перевести дыхание и прийти в себя. После всего я смотрела им вслед; они удалялись, взявшись за руки, как я посоветовала мальчику. На этот раз мое сердце было готово разорваться от волнения и чувства облегчения одновременно. От избытка нервного напряжения стучало в висках. Слезы выступали у меня на глазах, и ноги дрожали, но меня пробудил внутренний голос. Раз уж я взяла на себя это дело, я не могла допустить, чтобы меня одолевали излишние чувства. Как требовать смелости от этих несчастных, по большей части находившихся на грани истощения, если я сначала сама ее не наберусь?

Мне пришлось перевести восемь или девять полных семей. С каждым разом волнение было сильней. Принять на себя ответственность за хрупкого ребенка, поддержать в тяжелом испытании его родителей или подставить плечо крепким парням, стремящимся стать актерами в разыгрывающейся драме, — понятно, что это не одно и то же. Но урок, полученный с первой семьей, помнился мне до конца войны. По крайней мере, ради них я должна была избегать излишней чувствительности.

Твердость, стойкость и даже, это следует сказать, жесткость были необходимы, чтобы сгладить страх людей, ожидающих переправы, ибо страх всегда присутствовал. Это не был вопрос возраста, пола или физической крепости. В этот решающий час никто не мог лукавить, лгать другим или лгать себе. Человек становился нищим и голым. И тогда же он становился подлинным и великим. На демаркационной линии все делались равными.

Глава 5 Гитлер канет, а Бетховен пребудет

Как я уже говорила, с началом войны мы переселились в Бон. Прежде всего, мне следовало закончить учебу. Первый выпускной экзамен я сдала перед отъездом, но оставался второй, не говоря уже об уроках фортепиано. Сказать откровенно, если продолжать занятия музыкой было для меня существенно важно и, осмелюсь сказать, жизненно необходимо, то продолжение школьных занятий меня мало волновало. Вступление в Сопротивление поставило передо мной новые требования. Здесь был мой долг. Я не видела другого, пока эта миссия не будет выполнена. В какой форме? Этого я не знала. У меня не было ни малейшего представления ни о том, сколько продлится оккупация, ни о том, какие формы примет борьба за свободную Францию, ни о месте, где мне должно находиться. Мне было очевидно, что я должна идти до конца в обстоятельствах, которые уже все определили за меня и в которых я ясно читала призыв Провидения. Итак, занятия… Я быстро поняла, что жизнь учащейся обеспечит меня идеальным прикрытием для другой деятельности, что учеба составляет великолепное алиби для регулярных поездок из Бона в Париж и обратно.

В первые годы я жила в особняке семьи Вержи, наших друзей и соседей по Пуату, которые владели замком Туфу. Наша квартира в Сен-Жермен-ан-Ле была предоставлена друзьям моих дедушки и бабушки, и, кроме того, была для меня менее удобна. В Париже де Вержи жили в доме № 45 на авеню Иена. Они предоставили мне комнату на втором этаже. Один из моих двух дядей жил в том же доме. Затем, сколько мне помнится, в начале 1943 года я переехала. Мои приезды в Париж в связи с деятельностью в Сопротивлении стали слишком регулярными, и близость площади Этуаль, где у немцев было много ключевых точек, стала слишком опасной, поэтому я переехала с авеню Иена на виллу Молитор на юге XVI округа к графу и графине де Бомон. Я к этому еще вернусь. Мое присутствие в Париже, даже не постоянное, было, следовательно, законным и, в любом случае, объяснимым.