И у палачей есть душа

— На что это похоже, забирать у людей их скотину? Она им нужна, они без нее работать не могут, — объясняла я ответственным за зону. Начальство тревожилось, что люди могут использовать лошадей для перехода в свободную зону. — Вам достаточно каждый день считать животных, чтобы убедиться, что они все на месте.

— Хорошая мысль. Я об этом не подумал, — ответил мне один из них.

— Посмотрите на них, это люди необразованные. Они не занимаются политикой. Им наплевать на войну. Они хотят просто мирно работать. А вы-то, что вы выиграете, если поля останутся необработанными? Сразу видно, что вы не деревенские люди. Вы же ничего не понимаете ни в ритме сельского хозяйства, ни в его нуждах — говаривала я часто. Таким образом удавалось избежать реквизиций. Люди были мне благодарны.

Для того, чтобы продолжать ходатайствовать, предвосхищать притеснения и ущемления прав местных жителей и препятствовать этому, нужно было постоянно поддерживать иллюзию доверительных отношений с немцами.

Как ни странно, проще всего это было с теми, кто жил в нашем доме. Нашими вынужденными гостями чаще всего оказывались офицеры высоких чинов, то есть люди из хорошей среды, получившие светское воспитание. Это имело значение, в особенности для моей бабушки — ей было важно, чтобы люди были обходительны и соблюдали правила вежливости. Конечно же, не было и не могло быть согласия, но отношения были корректными, нередко достаточно теплыми. В Вье-Ложи существовало примерно то же социальное взаимопонимание, что сближало Пьера Френе и Эриха фон Строхайма в «Великой иллюзии», великолепном фильме Жана Ренуара.

Важнее всего было задобрить немцев с контрольного поста в конце моста через Вьенну. Ведь я каждый раз должна была останавливаться, чтобы показать документы и разрешение на пересечение демаркационной линии.

Я пользовалась этим и каждый раз вступала с ними в беседу. Для них война была чем-то маленьким и скучным, время тянулось долго, и они были рады с кем-нибудь поговорить.

Разумеется, я говорила с ними по-немецки, тогда получалась настоящая беседа, мы не просто перекидывались парой слов. Я играла на самых тонких струнах их души, расспрашивая о семьях, о тех, кто им дорог, женах и детях, от которых они были так далеко. «Вам не слишком трудно? Вы, наверное, так скучаете! Получается им писать?» Вызывая у них жалость к самим себе, я надеялась, что тогда у них появится больше понимания и сочувствия к нашему положению. Я хотела, чтобы они поняли, что война тяжела и трудна для всех. Я хотела пробудить в них сострадание. Усыпляя их бдительность, я, в первую очередь, стремилась оградить себя от каких-либо подозрений, чтобы спокойно продолжать свое дело.

Так и произошло… И слава Богу! Ведь суть моих поездок в Шовиньи постепенно изменилась. По-прежнему нужно было доставлять в Бон необходимые продукты, но теперь дело этим не ограничивалось. «Не хлебом единым жив человек». Он нуждается в средствах, чтобы жить. Но он нуждается также в том, чтобы знать, зачем жить. Он должен питать свое тело. Но он также должен отстаивать свои основания для существования и надежды.

Итак, вскоре мне стали давать письма для передачи. Письма, которые члены семьи, жившие в оккупированной зоне, хотели переслать родным, находившимся в свободной зоне. Первое время просто, чтобы обменяться новостями. Затем, чтобы организовать возможность встречи. Эти письма были бы уже более компрометирующими в случае, если бы они попали в руки немцев.

Через несколько недель появились члены первых подпольных групп, еще не называвшихся Сопротивлением, искавшие возможности передачи информации. Жители деревни, зная, что я могу перебраться через реку, начали звонить у ворот Вье Ложи. Они даже не скрывались, т. к. в большинстве писем, которые я должна была передать, не было ничего политического.

Однажды днем, по-моему, это было осенью 1940 года, в ноябре, насколько я помню, к нам постучались три незнакомых мне человека.

— Вы Маити Гиртаннер?

— Да. А вы кто?

— Мы работаем в префектуре в Пуатье.

Я вздрогнула. Сообщение означало, что они работают на немцев, это подтверждало мое впечатление, крайне неприятное, потому что держались они высокомерно. В течение нескольких секунд в моей голове пронеслись все сценарии происходящих событий. Впрочем, ничего особенно компрометирующего я не сделала, но я представила себе, что в комендатуре узнали о том, что я передаю письма, и пришли потребовать отчета.

Они жестко велели мне отойти от входной двери и загнали в угол гостиной. Я очень старалась не дать им увидеть, как я волнуюсь. Тревога моя возросла, когда один из троих снова заговорил:

— Мы знаем, что вы регулярно переходите демаркационную линию.

Я постаралась выдержать его взгляд.

— Я — швейцарская гражданка. Следовательно, я свободна передвигаться, куда захочу. Вот мой паспорт и разрешение, подтверждающее мои права.

Его явно не интересовали мои бумаги.

— Мы знаем, что вы передаете письма.

Вот тут важно было не ошибиться — или они знают, и я не должна выдать мою тревогу, или они блефуют, и я не должна попасться в ловушку.