И улыбнется счастье…

А этот день отчего-то показался ему иным. И вроде бы ничем особенным он не отличался: небо было серым, дождливым, и все располагало скорее к сплину. Мелко накрапывал дождь, и тучи затягивали небеса все больше и больше… А Митя первый раз за долгое время ощутил странное тепло в душе, глубоко-глубоко внутри.

Точно именно сегодня день станет не шагом к смерти, а шагом к Аське. Шагом к любви.

Он поднялся с кровати легко, одним прыжком, торопясь войти в этот день. Часы показывали половину шестого утра, и это значило, что Мите подарено время на чашку кофе, сигарету и размышления. Обычно этого времени оставалось мало, надо было спешить на работу. Впрочем, Митю это не тяготило. Он быстро привык к окружающей грубости и даже научился различать в каждом собрате по бригаде за грубоватым обличьем своего Билла. Да и сам Митя очень скоро снискал уважение, к нему перестали относиться как к мажорскому мальчику, из каприза подавшемуся в простые рабочие.

Крепкий кофе заставил его проснуться окончательно — теперь смутные воспоминания о снах окончательно ушли, уступив место будничности происходящего. Только то теплое чувство в груди осталось там, и он знал, как его зовут, это чувство.

«Может быть, она так меня зовет?» — подумал он уже в автобусе. Может быть, это просто прикосновение — ее теплое дыхание коснулось его, подарив душе радость?

Автобус уже подъехал, Митя вышел.

Быстро прошел вдоль длинного забора, думая по-прежнему о своем. Толкнул массивную дверь.

— Митя, — позвал его тонкий девичий голосок.

Он обернулся «Боже!» — чуть не вырвался у него досадливый стон. Он знал, что Катюха вечно сторожит его у входа. Первая любовь, куда денешься? Но — Митя вдруг это осознал — как неудобно быть адресатом этого первого и, увы, безответного чувства.

Катюхе было девятнадцать лет. Маленькая, хрупкая, с большими глазами — она напоминала ему иногда Аську, и тогда он поневоле смотрел на нее дольше обычного, отчего Катенькина душа трепетала надеждой и неслась к нему, подобно бабочке, чтобы погибнуть от яркого света… В такие моменты Митя отчаянно ругал себя — зачем давать этому ребенку ненужную надежду? Он и рад был бы забыть Аську, да не мог… В ушах все еще стояли ее последние слова: «Никогда не ищи меня, Митя Я сама найду тебя, если боль пройдет…»

Видно, не прошла еще эта боль… Но иногда ему приходило в голову, что кончилась ее любовь, она могла ведь встретить кого-то другого, в сто раз лучше, чище, благороднее самого Мити, и от этих мыслей его прошибал холодный пот.

Но потом он смирялся, пытался найти забвение в других женщинах, ведь он не был монахом, и возвращался снова и снова. Как моряк из плавания — к Аське, пусть воображаемой, сотканной из хрупких воспоминаний, становящихся все зыбче, все нереальнее, все печальнее.

Только Катя из-за своего сходства с Аськой не могла рассчитывать на его внимание. Он никогда не причинит ей боль… Потому что однажды уже причинил, или ему просто так казалось?

«Если бы я был решительнее тогда…»

— Митя, хочешь, я сварю тебе кофе?

Катя стояла перед ним — робкая, маленькая — и смотрела прямо в глаза так настойчиво, будто пыталась отыскать в его глазах хотя бы крупинку любви.

— Спасибо, не надо… Я уже пил кофе.

Он сказал эти слова и тут же пожалел о них. Ведь девочке так хотелось хотя бы в чем-то малом оказаться ему нужной!

Да и тон, которым эта фраза была сказана, показался Мите слишком отчужденным, слишком резким…

— Петрович все равно беседует с каким-то папиком, — сказала Катюха. — А ребятам пиво поставил, чтобы задобрить… Ты же не пьешь.

— А зачем кого-то задабривать? — удивился Митя. — И что там за папик?

— Мить, я так поняла, этот папик хочет хорошую бригаду подрядить… Надо ехать в Тмутаракань куда-то… Я даже не поняла куда, но, когда я им носила туда чай, они вроде о каком-то храме говорили. А ребята ехать не хотят, говорят, пусть там и ищет… Только этот папик странный, хочет, чтобы ехали именно мы. Псих, да? Так сварить тебе кофе?

В ее голосе было столько мольбы, точно от этого ее кофе зависела вся ее грядущая жизнь.

— Свари, — рассмеялся Митя. — Тем более что Петрович с этим папиком, похоже, до вечера собираются тусоваться…

Наверное, они бы досидели на этой лавке до самого вечера, забыв о времени.

— Странно все-таки, — рассмеялась Виолетта. — Я плачусь тебе в жилетку, а ты мне… И ведь только идиот мог бы назвать нас с тобой близкими подругами…

— Иногда близкие враги куда дороже друг другу, — заметила Алена. — Но я тогда и в самом деле была виновата лишь косвенно… Я ведь ей позвонила потому, что не могла дозвониться до Митьки. Откуда я могла знать, что приедет именно Аська?

— Значит, ты ее не знала совсем. Давай не будем сегодня о том инциденте вспоминать? А то я снова тебя возненавижу…

— Не надо, — попросила Алена. — Я ведь сама себя ненавижу. И всю жизнь только и делала, что ненавидела себя. Просто мне казалось, что все наоборот. Как у твоего Карло Гонсало — «кто собою любуется часто, доходит до отвращения к самому себе, ибо что может быть назойливее, чем постоянно видимое лицо?».