И в море водятся крокодилы

Этим человеком оказалась женщина-итальянка, работавшая в Социальной службе коммуны, ее звали Данила, и она, судя по всему, тоже попробовала поговорить с Комитетом по делам несовершеннолетних иностранных граждан, но, видимо, у них реально не было даже малюсенькой кладовки, куда они могли бы меня пристроить, поэтому она, Данила, сказала Пайаму:

— Приводи его ко мне.

Когда мы встретились, Пайам сообщил:

— Тебя возьмет к себе одна семья.

— Семья? — переспросил я. — Что ты имеешь в виду?

— Папа, мама и дети, вот что.

— Я не хочу жить в семье.

— Почему?

— Я не знаю, как себя с ними вести. Не пойду туда.

— Почему? А как ты должен себя вести? Всего лишь быть вежливым.

— Но я ведь им буду мешать!

— Не будешь. Точно тебе говорю. Я их хорошо знаю.

Пайам спорил со мной до потери чувств: так спорят с человеком, которого сильно любят или за кого чувствуют себя ответственными. Оставить меня одного, ночью, знать, что я сплю на скамейке, — он даже слышать об этом не хотел. Короче, в конце концов я сдался. Больше из-за него, чем из-за себя.

Семья жила за городом, в отдельном доме, за холмами. Едва я вышел из машины — Данила забрала меня на автобусной остановке, — как меня сразу окружили три собаки, а это, пожалуй, мои самые любимые животные, и я подумал: «Ну, с ними мы поладим».

Папу звали Марко, и его, хоть он и был папой, я мог называть по имени, не то что моего, которого я называл только отцом. Данила была мамой, и ее и их сыновей, Маттео и Франческо, я тоже звал по имени. К тому же эти имена не вызывали во мне отвращения, скорее наоборот.

Только я вошел в дом, как мне дали огромные тапочки в виде кроликов, с ушами, носами и всем остальным, — может, они решили пошутить так, — и после того, как все помыли руки, мы сели ужинать, с ножами и вилками, бокалами и салфетками и так далее. Я так боялся оконфузиться, что повторял буквально каждый жест, ни одного не упустил. Помню, что тем вечером за ужином была также и бабушка. Она держалась очень строго, запястья на краешке стола, и я делал то же самое, держал спину прямо, на столе лежали только запястья, а увидев, как она вытирает салфеткой губы после каждого глотка, я тоже вытирал губы после каждого глотка. Помню, что Данила приготовила закуску, первое, второе. Помню, что еще подумал: «Мамма миа, сколько же они едят!»

После ужина меня отвели в мою комнату: там стояла только одна кровать, и поэтому она, эта комната, была полностью моей. Данила принесла мне пижаму и сказала: «Вот, держи». Но я и не знал, что это такое — пижама. Я привык спать в одежде, которая на мне. Я снял носки и положил их под матрас. А когда Данила протянула мне эту одежду, пижаму в смысле, я и ее положил под матрас. Марко принес мне полотенце и халат. Маттео хотел, чтобы я послушал музыку, хотел, чтобы я послушал его любимые диски. Франческо оделся как индеец, американский индеец, и позвал меня посмотреть на его игрушки. Все наперебой пытались сказать мне что-нибудь, но я ни слова не понимал.

Утром, когда я проснулся, дома был только Франческо, он был еще младше меня. Потом я узнал, что он волновался из-за моего присутствия в доме, переживал, вдруг этот тип выкинет какое-нибудь коленце. Какое коленце этот тип выкинет? Я утром даже боялся выходить из комнаты и решился спуститься (комната была в мансарде), только когда Франческо позвал меня с нижней ступени лестницы, сообщив, что, если я хочу, завтрак готов. И правда. На кухонном столе лежали печенья, стоял пудинг и свежевыжатый апельсиновый сок. Удивительно. Удивительным был тот день. И удивительными все последующие дни. Я бы остался там навсегда. Потому что когда кто-то принимает тебя в гостях и относится к тебе хорошо — но, естественно, без всякой назойливости, — часто бывает, что тебе и дальше хочется оставаться там. Разве нет?

Единственной проблемой был язык, но когда я понял, что Марко и Данила с удовольствием слушают, как я рассказываю свою историю, — вот тогда я заговорил, и говорил, и говорил, на английском и на афганском, ртом и руками, глазами и с помощью разных предметов. «Понимают или не понимают?» — думал я. Терпение, только терпение. И я говорил.

До того дня, когда освободилось место в общежитии.

Я отправился туда своим ходом.

— Там есть женщина-иранка, она будет тебе переводить, — сказали мне.

— Хорошо. Спасибо.

— Там ты сможешь чувствовать себя спокойно, — сказали мне.

— Хорошо. Спасибо.

— Рассказать тебе еще что-нибудь?

— Учеба. Работа.

— Сейчас отправляйся туда, а потом посмотрим.

— Хорошо. Спасибо.