И в пепел обращен

Несмотря на безумный зной, Энтони, шедшего пешком вдоль Чипсайда, бил неудержимый озноб. На углу Олд Ченч до сих пор высилась груда обугленных поленьев, хотя внезапные ливни, что на прошлой неделе загасили костры, давно миновали, вновь уступив место ужасающей летней суши.

Во исполнение приказа короля, вместе с двором пребывавшего в Солсбери, по всему Сити три дня и три ночи жгли огромные уличные костры. Три дня жаркого пламени, дабы очистить воздух…

И семь тысяч, умерших только на той самой прошлой неделе.

Резко свернув влево, Энтони далеко обогнул тело, мешком привалившееся к стене таверны «Русалка». Мертвый ли, умирающий – разница невелика. Воздух насквозь пропитался зловонием смерти, груды трупов переполнили кладбища, несмотря на указ, что строго предписывал хоронить все тела без исключений на глубине не менее шести футов.

Сменив направление, Энтони оказался слишком близко к еще одному человеку, не преминувшему вытянуть костлявые руки и ухватить его за камзол на груди, смяв в кулаках пропотевшую ткань.

– Нам велят очищать тело снадобьями, – выдохнул приставала, обдав Энтони струей густой вони изо рта. – А воздух велят очищать огнем. Но очищаем ли мы наши души? Каемся ли в грехах, что навлекли на нас этот мор?

На миг окаменевший от изумления, Энтони что есть сил отпихнул незнакомца прочь. Тот разжал пальцы, но не раньше, чем пуговицы камзола брызнули во все стороны.

– Назад! Не смей ко мне приближаться!

Незнакомец расхохотался, обнажив почерневшие зубы, обломанные так, будто его не раз били в лицо.

– Тебе нечего опасаться, если ты – человек праведной жизни. Все это – воля Господа, кара Божия, постигшая народ, сбившийся с пути благочестия.

Будь проклят этот грязный пуританин! От ярости Энтони покраснел до самых корней поредевших волос.

– Господь Бог, – зарычал он в лицо незнакомца, – здесь не виноват! Болезнь? Всего лишь игра растреклятого случая! Причины ее повсюду – в нашей телесной нечистоте, в отбросах на улицах, в грязном воздухе, коим мы дышим, в зачумленных предместьях, по нашему упущению сгрудившихся за стеной! Бога здесь нет! Господь – там, наверху, смотрит, как мы умираем в воплях и муках, молим Его о милости, проклинаем Его имя, а Он-то совсем ни при чем!

Последний выкрик зазвенел в ушах, эхом отдавшись от закопченных стен лавок, что тянулись по обе стороны некогда великолепной улицы. Пуританин уже бежал от этакого святотатства во всю прыть и, едва не споткнувшись, свернул в Боу-лейн. Энтони шумно перевел дух. В голове болезненно загудело. Когда он в последний раз ел? Даже и не припомнить. Оставшись без Бернетта, канувшего в пасть чумного барака, а ныне уже, несомненно, покойного, он управлялся по хозяйству сам, как умел.

Дома должен был еще остаться холодный мясной пирог… а может, и он уже съеден? Этого Энтони тоже не помнил. Его могли бы покормить внизу, однако туда он не пойдет: уж больно невыносимо стало смотреть на дивных – здоровых, чистых, ухоженных, не подверженных бедствиям, творящимся наверху. Если зной не спадет, если чума не пойдет на убыль, то и немногие уцелевшие горожане, эта жалкая горстка живых, вскоре покинут сей мир, оставив Лондон призракам и дивным созданиям из тени.

Движимый, скорее, одной только силой привычки, чем хоть какими-то иными побуждениями, Энтони повернул в Ломбард-стрит и зашагал к знакомой двери. Нашарив в кармане пучок руты, он глубоко вдохнул ее пряный аромат в надежде избавиться от заразы, которую мог подхватить от уличного приставалы. Найдется ли в доме что-нибудь, избавляющее от головной боли? Гул в голове путал мысли, мешая припомнить и это.

Дверь отворилась. Изнутри тут же повеяло благословенной прохладой. Огня в очагах он не зажигал уже который день и теперь с наслаждением освободился от камзола с дублетом, оставшись в насквозь пропотевшей нижней рубахе. При мысли о еде желудок едва не вывернулся наизнанку. Уж лучше поесть попозже, немного передохнув. Бросив одежду на пол, Энтони доковылял до кровати, улегся и замер, снедаемый тревожными мыслями.

Когда, наконец, уймется этот озноб?

Халцедоновый Чертог, Лондон, 14 сентября 1665 г.

– Вся трудность, Ваше величество, – терпеливо напомнил Валентин Аспелл, – в том, что оно исчезает.

Едва сдержав яростный рык, Луна облекла гнев в иную форму – в холодную, резкую снисходительность.

– О природе золота фей, лорд Валентин, я осведомлена. Однако, с умом рассчитав время, мы вполне способны помочь лорду Энтони, не подвергаясь опасностям, что ждут наверху. Если уж мы ничего не в силах сделать для болящих, то можем, по крайней мере, оказать помощь тем, кто в добром здравии, снабдив их деньгами на покупку провизии и прочих нужных вещей.