И в пепел обращен

Ломбард-стрит, Лондон, 4 октября 1648 г.

Шесть долгих лет противостояния не оставили на доме зримых шрамов. Ударам неприятеля оборона Лондона не подверглась, и прорвана тем более не была. Однако все эти годы прошли не бесследно. Приметы их, пусть не столь явные, состояли в ином – в отсутствии гобеленов, шандалов и большей части столового серебра. Постоянные подати на содержание парламентских армий да новые и новые ссуды от Сити совершенно лишили Энтони средств, в то время как роялистские силы в Оксфордшире разорили его владения до такой степени, что поместье пришлось продать.

«Вот она какова, цена умеренности…»

Впрочем, все могло обернуться и хуже. Справедливо полагая Энтони преданным сторонником парламента, комиссары, назначенные для сбора денег, обложили его налогами жестче, чем многих других, но хотя бы из дому не вышвырнули. Ну, а когда дела пошли совсем уж туго, от полного разорения спасли с осторожностью розданные «подарки» – золото фей.

Сидя за столом, выложив на столешницу руки, Энтони не сводил невидящего взгляда с темного дерева меж пальцев. Дом был тих. Сыновей и дочь отправили погостить в Норфолке, у кузена Кэт – человека столь безобидно нейтрального, что ему удалось сохранить относительное благополучие даже посреди конфликта, ввергшего в войны не только всю Англию, но и Шотландию с Ирландией заодно. Лакей Энтони, вдохновленный сектантскою истовостью, вступил в Ферфаксову Армию нового образца, дрался на стороне парламента против короля и назад не вернулся. Кухарка, обнаружившая, что работы у нее сделалось много меньше, начала попивать – но, по крайней мере, втихую.

Внизу распахнулась дверь, и с лестницы послышались шаги. Легкие, посему Энтони даже не шелохнулся.

Вскоре в комнату вошла Кэт. Увидев мужа, она остановилась и, размотав шаль (день выдался морозным), положила ее на край стола.

– Уголь все еще дорог, – сказала она, – но уж не настолько, как прежде. Завтра нужно прикупить еще.

– Спасибо, – сказал Энтони, поднявшись и взяв жену за руки.

Суровыми военными зимами, когда Ньюкасл оказался во власти шотландского короля и в Лондон угля почти не привозили, Кэт приходилось куда хуже, чем ему. Это и послужило еще одной причиной отправить детей к родне: дрова и торф, дабы обогреть дом, у кузена жены имелись в достатке.

Кэт стиснула его пальцы, медленно опустила голову, невнятно хмыкнула и отвернулась.

– Что случилось? – спросил Энтони, смущенный ее неожиданной неприязнью.

Сдернув скромный полотняный чепец, что покрывал ее голову, Кэт скомкала его и вновь, с тою же резкостью, повернулась к мужу.

– Думаешь, я не вижу черных пятен на твоих пальцах? Думаешь, мне неизвестно, что они значат?

Энтони изумленно воззрился на собственные ладони. Об этом как-то не задумывался. Думал он совсем о другом – о тысяче разных других вещей… о стольких делах, что и не управиться.

– Сознайся, – горько сказала Кэт, – ты заодно с Лилберном? Или с кем-то еще? Что за бунтарские мысли ты распространяешь, если их нужно печатать в тайне от всех? И не говори, будто это чернила: следы краски я от чернил отличу.

Сия тирада лишила Энтони дара речи. Неужто она вправду может поверить в его союз с этими возмутительными левеллерами – людьми, стремящимися отдать власть над Англией толпе простолюдинов? Да, Лилберн откровенно высказывался о коррупции среди парламентских лидеров, от новообретенной власти утративших разум, но на сем согласие Энтони с этим субъектом и заканчивалось.

Вот только Кэт завела разговор не об этом. Возражай она против отстаиваемых им идей – о них и начала бы спор. Нет, тут дело в чем-то ином.

Похоже, ей не по нраву таинственность.

– Нет, не с Лилберном, – негромко признался Энтони, опустив руки. – Но – да, это краска для печатного станка.

Кэт стиснула зубы.

– И что же, по-твоему, стоит риска угодить в Тауэр или к позорному столбу? Что же ты полагаешь столь важным?

Энтони глубоко вздохнул и вернулся в кресло. Кэт не без колебания устроилась рядом.

– А к чему я всегда призываю? К умеренности и надежде на мир. Потому и пишу о том, что происходит в Палате общин, и о планах Армии, которые ее вожди предпочли бы скрыть от народа.

За сими с легкостью сказанными словами таилась бездна замешательства. Умеренность, да – но как? Ведь двух сторон и четкого курса меж ними более нет: в жизни все так смешалось, что верного пути назад, к здравомыслию, Энтони просто не видел, и уж тем более не мог никому его указать.

Жена выслушала все это спокойно. Нет, не простила – ведь он только что откровенно признался, что в столь опасные времена подверг риску себя и свою семью – однако первоначальная вспышка гнева поугасла, уступив место жару, тлеющему, точно угли в золе.

– Значит, когда они опубликовали те донесения генерала Кромвеля неполными, – проговорила она, – их полные тексты выпустил в свет ты?

– Один. Второй был опубликован по ошибке – или же якобы по ошибке – со стороны Лордов.

До сих пор комкавшая в руках чепец, Кэт расправила его и положила на стол.