И в пепел обращен

– Энтони… им ведь твои взгляды известны. Думаешь, обрезав волосы на манер Круглоголового[29], ты хоть кого-нибудь обманул?

Энтони невольно поднес руку к едва прикрытому волосами вороту.

– Сколько членов Палаты общин были вышвырнуты вон за несогласие с ними? – продолжала Кэт. – Если они и не дознаются о тайном печатном станке, так загонят тебя в Тауэр за твой политический курс – и одно разоблачение повышает вероятность другого.

Кэт было неизвестно (да и не следовало знать), сколь близко к этому подошло. Дивные в эти дни помогали ему с опаской. Лондон был наводнен людьми, убежденными, что уж теперь-то Реформация, коей благочестивые едва не добились при старой Елизавете, да промахнулись, не за горами. Жизнь для подземных жителей сделалась неуютной, однако, когда возникла нужда, они вмешались и от Тауэра его уберегли.

– Энтони, – едва ли не шепотом спросила Кэт, – может, подумаем об отъезде?

Энтони вздрогнул. Эти нотки мольбы… нет, его Кэт была отнюдь не трусихой. Просто она полагала, что оставаться в Сити бессмысленно и опасно, и в сем нимало не ошибалась.

Но Луна просила его остаться.

Да, в открытую Энтони не мог сделать почти ничего. Начни он высказывать свои взгляды перед Общинами – вышвырнут, даже не дав закончить. Однако он наблюдал, докладывал и втайне, по мере возможности, пытался поддерживать равновесие. Вот и сейчас, на острове Уайт, уполномоченные парламента ведут переговоры с заточенным в Карисбрук королем, стараясь достичь соглашения, которое могло бы вернуть Англию к некоему подобию обычной жизни…

Подавшись вперед, он накрыл ладонями руки Кэт, сложенные поверх полотняного чепца.

– Я не могу пойти на попятный, – отвечал он. – В парламенте слишком много сторонников Армии, чтоб кто-либо мог сохранять душевный покой. Недалек день, когда она объявит себя хозяйкой Англии, и власть закона сменится властью меча.

– А разве последние шесть лет прошли иначе? – с горечью заметила Кэт.

– Не так скверно, как могли бы. В Общинах еще есть те, кто опасается вождей Армии и хочет возврата к прежнему – к королю на троне, а не в тюрьме. Но самые горячие головы готовы отринуть все Божьи и человеческие заповеди, указующие, как надлежит править людьми, и предоставить нас милости парламента без всяких на то оснований, кроме военной силы.

Эту грань они уже перешли. А началось все с Пима, с его старых вздорных аргументов: королевская власть-де не то же самое, что королевская особа, а потому должна принадлежать парламенту до тех пор, пока Карл не начнет поступать как должно – иными словами, как пожелают парламентарии. Однако Энтони, сколь бы ни презирал подобную софистику и подобные оправдания войне против Короны, искренне сожалел, что Пима нет больше в живых. Этот, по крайней мере, был политиком, а не кровожадным смутьяном; пришедшие же ему на смену оказались куда как хуже.

Жена глубоко вздохнула и поднялась, нависнув над ним.

– Энтони, – сказала она, – уничтожить нашу семью я тебе не позволю.

Сердце Энтони замерло.

– Кэт…

Кэт без всякой на то необходимости оправила юбки.

– Им известна твоя манера речи и письма. А если и нет, то кто-нибудь непременно заметит, как ты ходишь к этому печатному станку. Впредь твоими памфлетами займусь я.

Теперь уж Энтони оказался на ногах, даже не заметив, как поднялся с кресла.

– Кэт…

– Думаешь, мне эта жизнь нравится больше, чем тебе? – медленно закипая, перебила она. – Шотландские войска явились на английскую землю биться с королем обеих стран, а после продали короля врагам! Парламентская «Армия нового образца» держит в заложниках всю страну! Все узы благопристойности и почтения, что связывали нас воедино, разорваны – возможно, навеки…

Тяжело дыша, Кэт оборвала фразу на полуслове, не без усилий совладала с гневом и негромко прорычала:

– Писать я могу не хуже тебя. Не знаю, что помещать в твои памфлеты, но это ты объяснишь.

Казалось, Энтони онемел. Когда же дар речи к нему вернулся, с языка сорвалось первое, что пришло на ум – и далеко не самое главное из возражений:

– Но не могу же я посылать тебя их печатать.

– Отчего?

«Оттого, что печатный станок находится в Халцедоновом Чертоге».

Ну вот… Он вверг себя в эту беду, искупая один грех умолчания, и теперь вплотную подвел жену ко второму. И в этой тайне сознаться уже не мог.

– Если тебя выследят, – сказал он, – не думай, они и женщину наказанию подвергнуть не преминут.

Кэт пренебрежительно хмыкнула.

– Ну, если уж так меня беречь… ты ведь наверняка трудишься не один? Нет, не один. Тогда присылай домой за бумагами какого-нибудь человека – да хоть мальчишку. Все не так подозрительно, как самому вечно бегать к печатному станку, о котором им не следует знать.

Энтони помимо собственной воли задумался обо всем этом. В самом деле: гонец может быть дивным под разными личинами, дабы предотвратить подозрения. Заодно и ему одной утомительной заботой меньше…