– В решениях Крымской конференции было сказано, что главы трех правительств согласились, что восточная граница Польши должна пройти по «линии Керзона»: таким образом, восточная граница Польши на конференции была установлена. Что касается западной границы, то в решениях конференции отмечалось, что Польша должна получить существенные приращения своей территории на севере и на западе. Дальше сказано: они, то есть три правительства, считают, что по вопросу о размерах этих приращений в надлежащее время будет спрошено мнение нового польского правительства национального единства и что вслед за этим окончательное определение западной границы Польши будет отложено до мирной конференции…
Много раз конференция возвращалась к польскому вопросу, и неизменно советский представитель твердо и неуклонно, порой даже темпераментно, горячо, отстаивал интересы новой Польши.
Несомненно, Сталин был ведущей фигурой на конференции. Держался он уверенно, так что по временам заводил в тупик искушенных западных дипломатов. Гарриман с оттенком восхищения передает разговор, происшедший между ним и Сталиным.
– А ведь вам, должно быть, очень приятно, что вы, после того что пришлось пережить вашей стране, находитесь сейчас здесь, в Берлине? – спросил Гарриман.
Ответ был неожиданным:
– Царь Александр до Парижа дошел…
Спорил на конференции Сталин чаще всего с Черчиллем и его лейбористскими преемниками. Президент Трумэн, в силу своего ограниченного дипломатического опыта, предпочитал сдерживаться, да и по своим качествам политического деятеля он значительно уступал такому зубру, как Черчилль, не говоря уж о Сталине. Советскому представителю по временам удавалось все же сыграть на противоречиях США и Великобритании. Так было на заседании 22 июля, когда зашла речь об установлении опеки над колониями Италии, захваченными в ходе войны британскими войсками. Черчилль категорически отклонял возможность обсуждения этого вопроса на конференции, Трумэн настаивал на его обсуждении. Сталин вмешался:
– Из печати, например, известно, что господин Иден, выступая в английском парламенте, заявил, что Италия потеряла навсегда свои колонии. Кто это решил? Если Италия потеряла, то кто их нашел? (Смех.) Это очень интересный вопрос.
Черчилль взорвался;
– Я могу на это ответить. Постоянными усилиями, большими потерями и исключительными победами британская армия одна завоевала эти колонии!
Но Сталин сразу же успокоил высокопарного партнера по переговорам, дав понять, что такой подход недопустим:
– А Берлин взяла Красная Армия. (Смех.)
Черчиллю пришлось долго объяснять, что Великобритания не ищет новых колоний, что она в них не заинтересована.
В целом советской делегации на конференции противостоял блок капиталистических государств, и президент США играл в нем вовсе не пассивную роль. Его, в частности, с самого начала конференции мучила мысль о том, как бы поэффектнее и повыгоднее сообщить Советскому правительству о наличии у США нового вида оружия: в пять часов тридцать минут утра 16 июля 1945 года в пустыне Нью-Мексико была взорвана первая атомная бомба. Еще до начала конференции Трумэн знал об успешном испытании этого оружия, а 21 июля получил подробный отчет об испытании. Радость президента США была велика, он говорил: «Теперь мы обладаем оружием, которое не только революционизировало военное дело, но может изменить ход истории и цивилизации». Черчилль, когда ему под строжайшим секретом сообщили новость, пришел в восторг: теперь «есть в руках средство, которое восстановит соотношение сил с Россией». Несколько дней союзники обсуждали, как бы эффектнее использовать новоприобретенное оружие в переговорах с Советским Союзом, чтобы «сделать его уступчивее», другими словами, как бы успешнее шантажировать своего союзника, внесшего наибольший вклад в достижение общей победы.
Наконец 24 июля после пленарного заседания Трумэн сказал Сталину о новом оружии, не упомянув слов «атомное» или «ядерное». Стоявший рядом Черчилль впился глазами в лицо Сталина, ожидая реакции. Но ему пришлось испытать разочарование: Сталин остался совершенно спокойным.
– Ну, как сошло? – спросил Черчилль Трумэна.
– Он не задал мне ни одного вопроса!
Черчилль поспешил заключить, что Сталин не понял значения события, о котором его проинформировали.
Но английский премьер-министр все же плохо знал своего «боевого друга». Г. К. Жуков свидетельствовал, что после заседания Сталин в его присутствии рассказал В. М. Молотову о разговоре с Трумэном. Молотов заметил:
– Цену себе набивают.
Сталин усмехнулся:
– Пусть набивают. Надо будет сегодня же переговорить с Курчатовым, чтобы они ускорили работу…