И вдруг никого не стало

Этот преследующий ее глаз – тот самый, что смотрел на нее из груды тряпья; прошло уже несколько месяцев, но он все еще не давал ей покоя. Она не могла забыть этот взгляд – в нем были и беспредельная усталость, и удивление, и облегчение, оттого что она появилась, но прежде всего в нем была невыразимая печаль. Трудно было понять, что удручало его больше – близость смерти или ее предательство. Луиза больше не могла оставаться наедине с этим взглядом.

Она выложила все. Просто произносила слова, одно за другим, не пытаясь объяснить необъяснимое, стараясь лишь восстановить последовательность неприкрашенных фактов.

И снова долгая пауза – то ли эти двое ждали дальнейших откровений, то ли размышляли, глядя на темнеющие окна.

На этот раз первой из ступора вышла Алиса. Села рядом с Луизой, обняла, как часто делала, за плечи:

– Дорогая моя, так вот что тебя мучает? Но ты поступила правильно. – Немного помолчала, желая убедиться, что Луиза ее поняла. – Да, ты все делала совершенно правильно, от начала до конца. И все, что ты рассказывала о Людовике, это подтверждает. В какой-то момент он сдался, перестал сражаться. В тот день он заболел, и участь его была решена, уйди ты или останься – это ничего не изменило бы. Как ни страшно это звучит, но ты тут ни при чем.

Луиза не реагировала.

Глубоко вздохнув, Алиса продолжила:

– Я тебе говорила, что один из моих братьев покончил с собой. Это тянулось несколько лет после одной грязной истории с травлей на работе, он уже не жил, не боролся. Мы с матерью и другим моим братом делали все. Мы увозили его отдыхать, сопровождали во время курсов лечения, знакомили с девушками. Я даже неделями жила у него, развлекала его, разговаривала с ним, упрашивала его. Ничего из этого не вышло. Ты сделала то, что надо было сделать, ты спасла себя.

Вот оно – то, что он искал с самого начала, о чем догадывался, внезапно осознал Пьер-Ив. Вот оно – первобытное столкновение с жизнью, заставляющее действовать без оглядки на какие бы то ни было законы и правила и даже на собственные чувства. На этом признании Луизы будет держаться вся книга, оно сделает ее историю общечеловеческой.

Луиза разрыдалась, сжавшись в комок. Невозможно было догадаться, слышала ли она, а тем более – поняла ли утешительные речи Алисы. Она задыхалась от рыданий, всхлипывала, икала и хрипела, как будто этот поток напряжения, отвращения и страха с трудом протискивался через ее горло. Они оба были сбиты с толку этим неудержимым припадком. Алиса снова положила руку ей на плечо, беспомощно приговаривая: «Ну… ну… ну…»

– Думаю, ей надо поспать, – прошептал Пьер-Ив. – Можешь присмотреть за ней сегодня вечером? Ей нельзя возвращаться в гостиницу. У тебя есть снотворное? Бедняжка! Подумать только, у нее это было на совести с самого начала!

Алиса постелила себе на диване. Ей удалось раздеть Луизу, безвольно подчинявшуюся ей, и та, совсем измученная, под действием лекарства забылась тяжелым сном.

Завтра же, прямо с утра, Алиса позвонит Валеру, психологу, к которому она уже обращалась, когда надо было выводить из кризиса ее подопечных.

Почти десять. Луиза только что проснулась, вся опухшая. Проглотила две таблетки аспирина и к тому моменту, когда появился Пьер-Ив с цветами, допивала вторую чашку кофе, отщипывая по крошке от круассана. Пьер-Ив был в том же пиджаке в «гусиную лапку», что и во время первой их встречи в Лондоне, и это мгновенно вернуло Луизу к действительности. Несколько минут осторожно беседовали о цвете пуансеттий, которые он принес, и о мерзкой погоде – совсем неба не видно. Каждый подбирался ко вчерашним откровениям, все трое только об этом и думали. Но Алиса и Пьер-Ив опасались нового взрыва.

В конце концов Алиса не выдержала:

– Луиза, как ты себя чувствуешь? Сегодня утром я звонила одному своему другу, доктору Валеру. Это очень хороший человек, психолог. Он готов тебе помочь, примет тебя в любой момент. Или, если хочешь, возьмем у моей подруги ключи от ее дома в Любероне.

Луиза вздохнула, и Алиса, истолковав это как согласие, продолжила:

– Я повторю то, что говорила вчера. Ты поступила правильно. Всякий разумный человек действовал бы так же…

Больше она ничего сказать не успела, Пьер-Ив перехватил мяч:

– Люберон – это отлично придумано. Я поеду с вами. Мы там будем только втроем, никто нас не будет трогать, и я смогу переделать книгу.

Часть ночи он провел за работой и сейчас был возбужден так, как редко с ним случалось. Теперь он знал, что этот первый Луизин поход туда и обратно был кульминацией, «ключом»[20], как говорят альпинисты, всей истории. Перечитав свои записи, он убедился, что все логично подводит к этому эпизоду. Он готов объяснить, как в голове этой покинутой и отчаявшейся женщины сталкивались искушения и запреты. С одной стороны – любовь, гуманизм, с другой – инстинкт выживания.

– Не приставай к нам со своей книгой. Луизе надо отдохнуть и обо всем забыть.

Пьер-Ив был согласен на любые уступки: