Я пыталась отдышаться, старалась не подать вида, что мной движут какие-то тайные мотивы. Я положила руки ей на плечи и прищурилась, привыкая к свету. Мне приходилось разговаривать со многими расстроенными детьми на работе, но в те моменты я не боялась. Я оглянулась на линию забора. Все еще пусто.
– Мы не можем оставаться здесь, но мы отъедем совсем недалеко. Твой отец будет знать, где мы находимся. Мы найдем его, или он найдет нас. – Я потрепала ее по плечу, мои глаза оказались на одном уровне с ее, и я присела на колено на крыльце. – Хорошо?
Вера Оливии в меня начала ослабевать. Доверие – нужно заслужить, и оно иногда исчерпывается. Мы дошли до края.
– Но когда мы его найдем?
– Скоро.
– Вы уверены?
Боже, я бы хотела.
Назад по дороге. В противоположном направлении, в самое безопасное место, которое я знала.
Интересно, было ли очевидно, что мы прячемся? Я вспомнила, как играла в прятки в детстве, может быть, в возрасте Оливии, может быть, когда была чуть младше, и смотрела через щели дверцы шкафа или из-за обструганного платана: тогда мое сердце колотилось так сильно, что сотрясалось все тело.
Было всего четыре часа, но наступающая темнота уже накрывала землю неподвижным куполом. Сигнал снова появился на моем телефоне. Рядом с каждым исходящим номером было указано, сколько раз я пыталась по нему звонить. Рядом с именем Кола стояла пятерка. Я набрала шестой раз и прижала телефон к уху. Снова автоответчик.
Я понимала, что больше звонить смысла не было – видит бог, к этому времени он бы уже понял, что я пытаюсь привлечь его внимание. Шесть пропущенных звонков, и еще я похитила его дочь. Чего еще надо?
Поздний осенний ветер толкал машину, свистел в окна. Мой телефон зазвонил снова. Тот же номер. Я прихлопнула его, как муху, попавшую в машину. Я не хотела, чтобы это занимало так много места у меня в голове.
– Мы уже недалеко, еще чуть-чуть, – сказала я. – Все хорошо?
У нее появилось смиренное выражение лица.
– Мисс Эмили, вы собираетесь ответить на телефонный звонок?
Я перевернула телефон и посмотрела. В противоположном направлении промчалась машина.
«
– Это просто неправильный номер, – поспешно ответила я. – Или рекламщики.
Или полиция, подумала я. Кто-то, но не Кол.
Я протерла запотевшее ветровое стекло тыльной стороной рукава.
– Кто такие рекламщики? – робко спросила Оливия, заметив мое раздражение.
Я начала объяснять, но телефон снова начал играть свою примитивную мелодию, словно дверь беспрестанно распахивалась и захлопывалась от ветра.
– Это мой папа? – спросила она.
Сжатые в кулак руки лежали у Оливии на коленях.
– Нет, детка.
Мои глаза оставались на дороге, но рука зависла над телефоном.
– Могу я на него ответить? – спросила она.
– Конечно, – рассеянно ответила я.
Кончик ее пальца скользнул по экрану.
Обеими руками она взяла телефон, прижала его к щеке и замерла.
Прошло несколько секунд.
– Хорошо, – сказала она, передавая мне телефон.
Я поднесла его к уху.
– Эмили, – послышался голос. – Это я.
Глава 28
Шок. Звук исчезает. Нейроны замедляются, выстраивая защитный механизм.
На мгновение время исчезло – не существовало никакого разделения между прошлым и будущим.
Во всяком случае, разумного.
Мне снова было десять. Волосы у меня на затылке встали дыбом за мгновение до стука в дверь. Все утро в доме стояла такая тишина, что было слышно эхо от тиканья часов в коридоре. Моя мать, уже настолько раздраженная, что даже заплакала, когда стакан выскользнул из ее рук и разбился, помчалась через холл, приглаживая волосы. Она уже знала, я уверена.
Потому что я тоже знала.
Тишина была языком – затишье было многозначительным, тело испускало дух.
Двое мужчин, скрестив руки на груди, щурились от солнца. У одного хватило смелости прямо посмотреть на маму. Ни один из них не осмелился взглянуть на десятилетнюю девочку, стоящую позади нее.
– Да, – ответила мама на их вопрос. – Это дом доктора Сидни Файерстоуна.
Мужчины вошли внутрь, тот, что повыше, опустил глаза. Он объяснил, что медицинская миссия – это огромный риск. Вирус, сказал он, названный H1-N24, был смертельным и заразным и имел самый короткий инкубационный период из всех известных.
Моя мать уронила кухонное полотенце, которое отжимала.
Оно упало так тяжело, что, клянусь, еще в течение многих лет я могла видеть отметину, где оно приземлилось – скрученный, призрачный символ, вдавленный в твердую древесину, означающий быстроту перемен.
Жизнь до, жизнь после.
Оно отметило легкость, с которой люди могут исчезнуть. Но, как оказалось, иногда случалось и обратное.