Верным правде в изображении войны Батюшков остается и в своих воспоминаниях. Так, поэт, вероятно одним из первых, развеет красивую легенду о подвиге Раевского под Дашковкой, воспетом В. А. Жуковским в уже упоминавшемся «Певце во стане русских воинов»[160]
. В «записной книжке» Батюшков зафиксирует свой разговор – «болтанье» с Раевским, во время которого «истинный герой» 1812 г. отречется от славы «римлянина»: «Но помилуйте, Ваше высокопревосходительство, не Вы ли, взяв за руку детей ваших и знамя, пошли на мост, повторяя: вперед, ребята; я и дети мои откроем вам путь ко славе…» – «Я так никогда не говорю витиевато, ты сам знаешь. Правда, я был впереди. Солдаты пятились, я ободрял их. <…> Но детей моих не было в эту минуту. Младший сын сбирал в лесу ягоды (он был тогда сущий ребенок, и пуля ему прострелила панталоны); вот и все тут, весь анекдот сочинен в Петербурге»[161]. И в то же время Батюшков отдаст должное генералу Раевскому, «лучшему, может быть, из всей армии», рассказывая в тех же воспоминаниях о его настоящем подвиге в битве под Лейпцигом, во время которой он, тяжело раненный, истекая кровью, но не теряя присутствия духа и ободряя тем самым солдат, продолжал следить за ходом сражения.Расширение исторического горизонта Батюшкова, поэта и воина, с одной стороны, обогащало его новым знанием жизни, а с другой – открывало ее жестокую изнанку. «Ужасные происшествия» времени, преступления французов в Москве, «зло, разлившееся по лицу земли во всех видах, на всех людей», «расстроили», как писал поэт в октябре 1812 г. Н. И. Гнедичу, его «маленькую философию» и «поссорили» с человечеством[162]
. «Маленькая философия» наслаждения радостями жизни, которую исповедовал Батюшков в годы своей молодости, не выдержала суровой проверки временем.Вместе с тем устанавливающаяся в послевоенной Европе отнюдь не героическая буржуазная действительность, которую наблюдал Батюшков во время заграничных походов, не могла предложить личности новых ценностей. Это рождало то состояние разочарования, неудовлетворенности, которое имел в виду поэт, когда говорило своей «ссоре» с человечеством». О горькой утрате прежних идеалов сообщает Батюшков в одном из писем (к Д. П. Северину от 19 июня 1814 г.) во время своего пребывания в Швеции («Где древле скандинавы / Любили честь, простые нравы, / Вино, войну и звук мечей»). По своему обыкновению Батюшков переходит в письме на более свойственный ему поэтический язык:
Столкновение в этих стихах двух стилей – высокого (
Батюшкову удалось реализовать свое желание, о котором он сообщал «милому и любезному другу» В. А. Жуковскому в июне 1817 г.: «Мне хотелось бы дать новое направление моей крохотной музе и область элегии расширить»[163]
. Стремясь к отображению «внутреннего» человека в его сложных и противоречивых связях с миром, открывшихся в эпоху изломов и катастроф европейской истории, Батюшков одним из первых русских романтиков обновляет традиционные жанры (не только элегию, но и, как мы увидели, послание), расширяет сложившееся представление о сфере лирического, что было необходимо для дальнейшего развития русской поэзии. Полученный поэтом и офицером Батюшковым личный опыт войны 1812 г. сыграл в этом решающую роль.Одические традиции в стихотворении Н. М. Карамзина «Освобождение Европы и слава Александра I»
А. Н. Кудреватых
Анализируется стихотворение Н. М. Карамзина, являющееся единственной одой писателя, посвященной событиям Отечественной войны 1812 г. В ходе анализа в произведении выявляются черты классической одической традиции.
Ключевые слова: одическая традиция; Н. М. Карамзин; Александр I.
Война 1812 г. не оставила равнодушным ни одного русского человека, в том числе и Н. М. Карамзина. Известно, что в своих прозаических произведениях он не отразил событий войны с французами, зато откликнулся стихотворением.