И власти плен...

Они провожают его до самолета. Никому нельзя, Фатееву можно. Какие-то Валеры, Леночки, Иваны Тихонычи узнают, улыбаются, пропускают, Фатееву приятно это мимолетное свидетельство его значимости. Кругом снег, а здесь промерзшая гладь с распластавшимися громадами самолетов и сопла двигателей, как вымерзшие глазницы. Ветер раскачивает морозный воздух, и тепло работающих двигателей не в силах пробиться через толщу стужи к людям, к промерзшей земле. От ветра слезятся глаза, мороз обжигает кожу. И не укрыться, не спрятаться. Люди жмутся друг к другу, поднимают воротники, никак не поймут, откуда дует ветер в этой бетонной пустыне, открытой всем вселенским воздушным потокам. Если присмотреться, раскачивается толпа, как в ритуальном танце. Холодное солнце стынет в небе, и нет жизни вокруг, помимо этих людей, прижавшихся к самолетному трапу и согревающих несколько квадратных метров земли своим присутствием, своим дыханием.

— Ну вот и все! — Метельников повторяет фразу, сказанную двумя часами ранее в своем кабинете. Он повторяет ее в другой интонации, без грусти, без ностальгических оттенков, — фраза, как рубленый удар, должна отсечь провожающий мир, который шлейфом тянется за ним.

Объятия судорожны. Обнялись и оттолкнулись друг от друга.

Не почувствовал теплоты, а так, ритуально: положено обниматься на прощание. Остались только руки, они еще в рукопожатии, еще соединены.

— Ты знаешь, почему я приехал? — Пассажиры уже поднимаются по трапу, Метельникова торопят, но Левашов не отпускает его руки.

— Я, брат, сегодня зол. Не стану отгадывать, да и тебе проще, если скажу: не знаю.

Фатеев сует Метельникову сверток, руки заняты, он зажимает сверток под мышкой.

— Сигареты, — поясняет Фатеев. — Три блока.

Метельников смотрит на Левашова, а обращается к Фатееву:

— Ты мне не ответил. — Левашов догадывается, что вопрос адресован не ему, делает шаг в сторону. Фатеев нервничает, все некстати, и этот холод, и Левашов, зачем он здесь? А те, кому положено здесь быть, они-то куда подевались?

— Потом, — бормочет Фатеев. — Еще поговорим. Все непросто. — Он не смотрит в лицо Метельникову, не видит его усмешки, холодной и брезгливой. Что-то еще говорит по инерции, испытывая чувство страха от собственных слов: не наговорить бы лишнего, не пообещать бы.

— В общем, так. — Левашов поворачивается к Фатееву спиной и отгораживает его от Метельникова. — Ты слышишь меня?

— Слышу, Левашов, слышу, отпусти руку.

А Левашов не отпускает, что-то задумал.

— Я бы пошел к тебе главным инженером, — говорит он.

Метельников вздрогнул, его выскользнувшая было рука вцепилась в руку Левашова, сжала ее, забирая с собой и тепло и веру.

Им пригрозили, что уберут трап. Метельникова подталкивали в спину. Он все-таки успел обернуться. Левашов снял очки и показал свои глаза — других доказательств у него не было.

«А почему нет? — подумал Фатеев. — Левашов — вполне возможный вариант. И будет совсем нелишним, если наши взаимоотношения начнутся с сегодняшнего дня».

Дело сделано, размышлял Левашов. Идея высказана вслух, назад пути нет.

— Может быть, по чашке кофе? — Что-то мешало Фатееву взять с Левашовым тот располагающий и необязательный тон, в каком шел их разговор при недавней уличной встрече.

Левашов не ответил. Все, чему положено свершиться, свершилось. Фатеев мог интересовать его лишь как источник информации. Силой обстоятельств эта информация перестала играть сколь-нибудь значащую для Левашова роль.

Когда они подходили к зданию аэропорта. Фатеев оживился; он увидел своих, они размахивали руками и что-то кричали ему.

— Кажется, это та самая демонстрация, которой было положено пройти мимо праздничных трибун?

— Вот именно. Будем считать, что прощание состоялось заочно.

— Жаль, это могло бы рассмешить Метельникова.

— Разозлить — да. Но рассмешить? В его положении не до смеха.

— А какое у него положение? — поинтересовался Левашов.

— Незавидное. Марчевск — не Рио-де-Жанейро. Поверьте мне, я там бывал. Я слышал, вас прочат на наше объединение? — Это был риск, но Фатееву нужна ясность, плевал он на осторожность.

— Странно. Такая мысль не приходила мне в голову. А что, ходят слухи?

— Слухи всегда ходят. Вопрос — кто их распространяет.

— Тот, кто в них заинтересован.

— А вы не заинтересованы? — напрямик спросил Фатеев.

— А это неплохая идея — выпить по чашечке кофе.

— Так в чем же дело?

— В деле. Когда-нибудь в другой раз. Желаю успеха. Отругайте своих незадачливых демонстрантов.

Черные автомобили ждали своих пассажиров.

В один сел Фатеев, в другой — Левашов. До перекрестка машины следовали одна за другой, затем их пути разошлись.

Разумовская готовилась к отъезду. Вещи свалены на тахту, раскрытый чемодан стоит тут же. Разумовская никак не могла решить, что надо взять с собой. В городе, куда предстояло ехать, сейчас идут дожди. «И вообще, — сказал режиссер, — снег они там видят только в телевизионных программах».