И власти плен...

Это был пятый день его командировки. Он вернулся с испытательного полигона уже затемно. Весь день посвятил разговорам на одну тему: «Почему не можем, когда можем?» Он лежал с закрытыми глазами, стараясь рассредоточить скопившуюся в ногах усталость по всему телу. Мысли тяжело ворочались в голове. Народ ему попался замкнутый. Его вопросы настораживали, отвечали неохотно. Больше всех сегодня говорил он сам, отсюда и утомленность. Он рассчитывал поработать. Он считал себя «совой», умел работать ночью. Однако силы на воплощение этого желания иссякли. Проваливаясь в сон, он думал о том, что Красный Бор — это красивое для села название. Интересно узнать, откуда оно? Там же, кажется, степь кругом. Сосны, наверное. Садится солнце, садится солнце… Свет от настольной лампы освещал его лицо. Он прикрыл глаза рукой, и пальцы, пропуская свет, имели по краям розовую прозрачность.

В темноте он никак не мог нащупать телефонную трубку. Звон разбитого стекла испугал его, он почувствовал, как все внутри сжимается от этого звука. Падая, стакан опрокинулся, и теперь руки шарили по мокрому столу. Звонок не умещался в телефонном аппарате, буквально разрывал его.

— Алло. Зубарев слушает! Алло! — Он подумал, что звонит жена. Непохожесть голоса объяснил помехами на линии. Зажег свет, стал осторожно растирать лицо рукой, снимая онемелость мышц и возвращая себя в состояние проснувшегося человека.

Он уже мог вслушиваться, различать оттенки.

Голос был действительно женский, высокий, излишне крикливый. Он отдаленно напоминал голос жены, но слишком отдаленно.

— Вы меня слышите? — кричал голос. — Я Соловьева. Алла Соловьева. Мы звонили в Москву, и нам сказали, что вы уже здесь, совсем рядом. Вы даже не представляете, как мы рады, что разыскали вас.

Он закашлялся. Зачем-то спросил про имя-отчество.

Голос засмеялся.

— Алла. Я студентка, учусь на втором курсе техникума. Пожалуйста, называйте меня Аллой.

— Ну, хорошо, хорошо, — пробормотал он. — Что-нибудь случилось, Алла? Сейчас, кажется, ночь?

— Да нет, ничего не случилось. Мы рады, что разыскали вас. Это Красный Бор, вы нас слышите? Красный Бор. Мы вас ждем. Послезавтра открытие народного музея. Мы вас ждем. Вы приедете?

Зубарев рассматривал стопку чистой бумаги, забрызганную по краям водой, собирая карандаши, половина из которых не писали, а лишь царапали бумагу. Он никак не мог сосредоточиться и прийти в себя. Девушка, назвавшаяся Аллой, почувствовала вкус к телефонному разговору и все сыпала, сыпала словами:

— В музее уже пять залов, заканчивают экспозицию шестого. Всего в области находилось две тысячи эвакуированных из Ленинграда детей. Некоторые прислали даже вещи…

Она все время переспрашивала — слышит ли он ее. И Зубарев все время отвечал — слышит.

— Откуда вы звоните?

Ему неудобно было перебить ее. Она бы могла и догадаться, что его вопрос не случаен. Она не догадалась. Энергичная девчонка по имени Алла. Звонит она с почты. Все уже знают, что он здесь, совсем близко. Из их детдомовцев он самый известный. Она собирает его книги и вырезки из газет и журналов, его статьи. Она даже предложила местному художнику написать его портрет. Но ее не поддержали, Коля Машенков, их комсомольский секретарь, назвал ее дурой. «Во-первых, это недемократично. У нас все равны. А во-вторых, — сказал Коля, — он еще не умер…»

Это она, Алла, нашла Зубарева и его сестру.

— Когда вы приедете?

Зубарев вздрогнул. Он уже настроился на эту неудержимую словоохотливость. Вопрос показался ему внезапным и очень незащищенным. Он все понял. И куда она так спешила, и про его портрет, и про 113 авторов воспоминаний, и про его книги, вырезки из газет и журналов…

Теперь вот она оставляла его наедине с услышанным, предлагая ему, адресуясь ко всему сказанному, ответить «да» или «нет». Ее слова должны ей сослужить службу, считала она. Возможно, что-то и приврала.

Так ли уж все знают, что он в соседней области? А если и знают? Срочные дела могут быть везде: в Москве, на Украине и в соседней области. Это даже правдоподобнее. Что тут осталось — рукой подать, и не доехал. Это если из Москвы не вылетел, всякий может сказать: «Зазнался. Зачерствел». Ну а слова о занятости — кто их не говорит. Обесцениваем слова, выхолащиваем. А тут другое — был рядом и не доехал. Значит, и в самом деле — обстоятельства.

Необременительно и скоротечно складывалась ложь. Она повторила свой вопрос: «Когда вы приедете?»

Зубарев облизал высохшие губы. Время говорить о занятости, о сверхсрочных делах на заводе было упущено. Теперь во всяких, даже правдивых, словах будет выискиваться неправда. А потому слов должно быть как можно меньше.

— Вот завтра и приеду, — сказал он.

Она молчала не более пяти секунд.

— Точно приедете? Не обманете?

Легкость, с которой она допускала ложь с его стороны, поразила Зубарева. Эта девочка года на четыре моложе его дочери.

— Отчего ты решила, что я могу обмануть?

Ее смущение было недолгим:

— Я вам два письма написала, а вы не ответили. И сестра ваша не ответила.