«…и вольностью жалую»

— Так врет же Рейндопка! — воскликнул Пугачев. — У него, знать, только и дела — людей бить да ноздри рвать. Разве есть у меня на лице знаки? Вот я и шапку снял! Видите, все ложно. Значит, не про меня писано. А еще обещает пять сотен рублей тому, кто сдаст меня ему живым. Мало ценит царя дурак Рейндопка!

Окружающие смеялись. А Пугачев радовался: своей глупостью губернатор лишь укреплял веру в «Петра III»!

Но как остался один, глубоко задумался Емельян. Подсылают враги лазутчиков с черными замыслами. И Оренбург защищать готовятся крепко. Про самозванца вопят истошно, голову его покупают. Все это на то указует, что ненатужной победы впредь ожидать не приходится. До сих пор сдавались крепости сами, да и крепостью ли назовешь малое жительство за оградой бревенчатой, а то и просто из плетня сооруженный редут, в коем не редкость были пушки, травой заросшие? Теперь же перед восставшими истинная твердыня: широкий ров, мощный вал, стены плитным камнем выложены, на двенадцати бастионах семьдесят пушек. А у Пугачева пушек всего двадцать! И ружей маловато — у башкирцев лишь луки; у иных из татар ножи да копья. Как с такой армией к грозной крепости подступиться?

— Пиши наново манифест, Ванюшка! — приказал Емельян наутро Почиталину. — «Оставя принужденное послушание к неверным командирам вашим… придите ко мне…»

Не в твердой он был надежде, что поможет на сей раз обольстительная бумага, но испытка не пытка. И когда двинул войско на город, уже в самой близости его окружая, послал вперед казака. Казак-храбрец защемил листок в палке, подскакал впритык к стене, воткнул ту палку в землю под вражескими пулями. Через некоторое время из ворот крепости выехал всадник, забрал палку с листком. Но вскорости начали крепостные пушки палить по-страшному — такой ответ давали оренбургские власти самозванцу на его увещевание.

Тогда повел Пугачев армию на штурм и занял Егорьевскую слободу, дома которой лепились вплотную к оренбургским стенам. Однако сильная артиллерийская пальба заставила повстанцев отойти прочь. Остановились в трех верстах, на виду у города.

Ночью во многих местах загорелась Егорьевская слобода. Подожгли ее оренбургские защитники, чтобы лишить нападающих удобных подходов к городу. А с рассветом сами устроили вылазку: из городских ворот вышло полторы тысячи солдат под командой майора Наумова. Пугачев двинул против них всю свою армию. Оробевшие наумовские солдаты убрались восвояси. Весь день не смолкала обоюдная перестрелка.

Смрадно догорала Егорьевская слобода. Черный дым застилал крепость, повисая вместе с низкими осенними тучами над полем, где расположились повстанцы.

На третий день Пугачев снова затеял атаку — уже со стороны Менового двора, построенного на низинной степной стороне Яика, в двух верстах от крепости. Каждое лето здесь шел оживленный торг с азиатскими купцами, были поставлены триста купеческих лавок и амбары, работала пограничная таможня. На защиту Менового двора оренбургские власти вторично выпустили майора Наумова — уже с двумя тысячами солдат и казаков. Под их нажимом Пугачев отступил, но и Наумов, напуганный тем, что казаки его колебались и могли вот-вот перейти на сторону восставших, поспешил ретироваться.

— Ладно, — сказал Пугачев, распалившись. — Мало им штыка, так дадим приклада.

И решил готовить генеральный приступ.

К этому времени изрядно прибавилось у него силы. Приклонились калмыки, черемисы, башкиры. Явился и башкирский старшина Кинзя Арсланов. Он, как и Идорка Байменов, пришел со своим взрослым сыном, да еще привел пятьсот конников. С Кинзей Емельян встретился по-особому. Знал: как примет «царя» этот знатный башкирец, так станет почитать и вся Башкирская сторона. И не посчитал за труд разыграть представление.

— А что, Кинзя, узнаешь ли ты меня? — спросил он, прищуриваясь, и, приметя, что молчит Арсланов, поспешил подсказать: — Аль не помнишь, как я тебе кармазину дарил на кафтан? Будь у тебя хоть лоскуток из того сукна цел, так я его узнаю…

Еще помолчал Кинзя. Никогда ничего не дарил ему чернобородый «ампиратор». Но башкирец сделал вид, будто вспомнил:

— Да, ваше величество, теперь помню.

Глаза в глаза поглядели при этом друг на друга «царь-батюшка» и новый «подданный». Похоже это было на то, как принимал Емельяна в давнем открытом разговоре Зарубин-Чика. Все понял умный башкирец, которого не зря по Ногайской дороге звали Обызом — Учителем. Надежным сподвижником стал для Пугачева отныне Кинзя Арсланов.

На другой день были разосланы ногайским старшинам «царевы» указы. Но Пугачеву этого теперь казалось маю. И во все края отправил он не только нарочных с бумагами, но и людей твердых, исправных в поручениях. Вверх по Яику поехал Шигаев, к калмыкам Дмитрий Лысов, к башкирцам Идорка Байменов. Послал и Арсланов своего сына Силявчина. А Зарубин-Чика присоветовал пустить посланца на уральские заводы. В тех местах долго работал Хлопуша. И позвали Хлопушу. Доверил Пугачев этому страховидному человеку наиважнецкое дело — идти на Авзяно-Петровский завод. Напутствовал так: