И восходит луна

Это была одна из немногих серьезных фраз, сказанных вовсе не улыбки, которую Грайс от нее слышала. Так что в машине Грайс боялась даже пошевелиться. Черная кожа блестела, хорошо начищенная и мягкая. Грайс сложила руки на коленях, чтобы случайно не испортить ногтем это хрупкое совершенство. Маделин удовлетворенно кивнула и сама пристегнула Грайс ремень. Свой собственный ремень она не пристегивала никогда.

— Ты уверена, что достаточно трезва для того, чтобы вести машину?

— Нет, но я достаточно трезва для того, чтобы не доверить ее тебе.

Ночной Нэй-Йарк проносился мимо. По крайней мере, он не горел, и его не смыло цунами. С виду все было нормально. Маделин позвонила Дайлану. Она уточняла что-то, тыкала пальцем в навигатор. Грайс видела, что они едут к Харлему.

У небоскребов вокруг были сотни глаз, как у богов древности. Эти глаза смотрели на Грайс, смотрели в самую ее суть, отчего ей становилось стыдно. Иногда Маделин ввязывалась в бессмысленную гонку с какой-нибудь машиной, и всякий раз они выигрывали, с шумом проносясь мимо проигравшего.

А потом Маделин вдруг сказала:

— Мы познакомились, когда мне было семнадцать.

Маделин было двадцать три года, играть она начала в девятнадцать. И Грайс была убеждена, что они с Дайланом познакомились только после этого. Он увидел ее в кино или что-то вроде того, журналы растащили эту дешевую романтику, как гиены, давным-давно.

— Слушай, я сомневаюсь, что ты вышла замуж за брата моего больного парня только чтобы продать сведения обо мне желтым газеткам.

— Справедливо сомневаешься.

— В общем, нет в "Википедии" ни слова правды обо мне. Наверное, и ни о ком нет.

— Обо мне там вся правда.

— Какая же ты скучная, Грайси, — засмеялась Маделин. А потом без улыбки добавила:

— Нет у меня милых родителей на Лэнг-Айленде. Никого у меня нет, кроме Дайлана.

Маделин резко распахнула бардачок и вытащила пачку тонких сигарет, закурила. Только поняв, что Грайс не натолкнется на гнев Маделин, закурив в ее любимой машине, она вытащила свои сигареты. Крепкая затяжка принесла удовлетворение и успокоение.

— Все продается и покупается тоже все. При желании можно купить себе милую, провинциальную семью с Лэнг-Айленда, — засмеялась Маделин, склонившись к прикуривателю. Грайс испугалась, что в это время они выскочат на встречную, или их машину вынесет на обочину, или впереди появится неуправляемая фура. Но дорога была спокойна, и саморазрушительные импульсы Маделин не имели никаких последствий.

— А на самом деле? — осторожно спросила Грайс. Ей не хотелось обидеть Маделин.

— На самом деле моя мать была грязной шлюхой, отсасывающей у ниггеров за крэк, — сказала Маделин. И, кажется, Грайс не слышала от нее таких слов прежде. Маделин засмеялась:

— Возможно, мой папаша был единственным белым парнем, с которым она переспала за всю свою жизнью. Он был копом, который драл ее за то, чтобы она не попала в тюрячку. Она была у него в серьезном долгу. Так появилась я, а потом — мой младший брат. Мне повезло, а ему — совсем нет.

Маделин глубоко затянулась. То, как она говорила, совсем ее не напоминало. Будто она играла очередную роль в какой-то остросоциальной драме про жизнь окраин. Даже Нэй-Йаркский акцент ее стал сильнее, разительнее.

— Мой брат был дебил. Идиот. Имбецил. Олигофрен. Не знаю, кто там. Я не интересовалась. И я его любила. Потому что никого у меня больше не было. И потому что брат, в отличии от всех, кого я знаю, был добрым человеком, он никому не хотел причинять зла. Мне было пять, когда он родился. Мне было пять, и я уже готова было подохнуть. Я серьезно рассматривала варианты: кинуться с крыши, скурить мамин крэк или включить газовую плиту, чтобы забрать нас с матерью обеих. А потом родился Джэйреми.

Маделин вдруг улыбнулась, и Грайс никогда прежде не видела у нее такой нежной улыбки.

— И это лучшее, что произошло со мной за всю мою жизнь.

И Грайс вдруг вспомнила, что собой представляет жизнь Маделин. Безумная роскошь, путешествия по всему миру, светские приемы, фильмы, Голливуд, наркологические клиники и любовник-бог.

Но ничто из этого, за столько времени, не тронуло ее так, как рождение умственно отсталого братика.

Маделин выбросила сигарету в окно и тут же закурила новую. Грайс сцепила пальцы и смотрела в окно на струящуюся под колесами дорогу. Ей было до боли неловко от откровенности Маделин. Грайс не удивилась бы, если бы у Маделин была одна единственная причина говорить ей все это — желание посмотреть на лицо Грайс, на ее жалкие попытки не показать вины за то, что у нее были мама и папа, и здоровые сестры, а она не ценила этого.

Маделин вдавила педаль газа в пол, и они рванули вперед, выезжая на шоссе.