И вот настало Рождество

Не думай, что поздно поменять планы. Мама как обычно заготовила еды на пять тысяч человек. Так что, если захочешь ворваться в рождественское утро в своем стиле, прихватив из магазина Павлову в пластиковом контейнере, мы примем тебя с распростертыми объятиями. Целую.

Я зажимаю ладонью рот и позволяю слезам хлынуть из глаз. Я плачу навзрыд, в голос, так, как не плакала с похорон Майкла, но и смеюсь тоже. Моя сестра никогда не забывает. Она знает меня наизусть, все мои недостатки, мое непостоянство и чудаковатость. Как в тот раз, когда я решила в свои девятнадцать лет отпраздновать Рождество в Америке, но все переиграла и появилась дома в одиннадцатом часу с мятой, вымокшей Павловой, которую купила в каком-то крошечном магазинчике по скидке в канун Рождества.

Я падаю на диван рядом с Джорджем.

Рядом на спинке лежит – что непривычно – свитер Чарли, который он, видимо, забыл здесь вчера. Я закрываю глаза, вдыхая его запах, и внутри меня скребет странное чувство. Без него здесь кажется пусто.

Я что, по нему скучаю?

Я чуть ли не прыгаю, когда вибрирует телефон. Это он. Только я о нем вспомнила, как он мне написал.

Хожу по магазинам. Увидел ее и подумал о вас.

Я чуть не задыхаюсь. Он прислал фото довольно впечатляющей голубой в горох юбки, явно сделанной под фасон моды пятидесятых. И с ремнем в цвет. Очень в моем стиле. Я в восторге.

Я не могу удержаться от ответа: фотографирую свитер, переброшенный через спинку дивана. Для Чарли такое не в порядке вещей.

Увидела его и подумала о вас.

Ха! Ну что сказать. Наконец начинаю чувствовать себя, как дома. Надеюсь, вы тоже.

Я склоняю голову на его свитер и закрываю глаза, прижав телефон к груди.

Кто я и что происходит? Где я? Кочую в каком-то лимбе. Я так запуталась, не понимаю, почему так остро ощущаю его отсутствие этим утром. Не знаю, где мое место.

И хоть какая-то моя часть все еще скорбит по Майклу, я боюсь, что влюбляюсь в незнакомца, с которым едва разговаривала. Но не может же такого быть. Слишком рано.

Кажется, будто я в какой-то приемной, жду, когда меня позовут. Жду, когда скажут: «Да, Роуз, теперь ты можешь снова жить. Попробуй смеяться, это разрешено. Ты доказала, что страдала достаточно. Наслаждайся Рождеством. Наслаждайся, как прежде, своей жизнью».

Но никто не написал инструкций, как скорбеть. Это словно ждать поезд, который никогда не прибудет на станцию. Как ходить в тумане. И может, так будет всегда.

Но Чарли… Каким-то образом он показал мне, что можно по-другому. Подарил искорку надежды и склеил некоторые осколки разбитого вдребезги сердца.

То, как нежно он забинтовал мои разбитые колени. Как предложил проводить меня до дома из паба, показав по дороге звезды и северное сияние. Как приготовил мне вкусный ужин, когда мне было больно и грустно. Как засияли его глаза, когда он увидел меня на рождественской ярмарке. И самое главное, как я не могла думать ни о ком другом, кроме него, едва он появился вчера в пабе. И как он покинул свою компанию, чтобы снова пройтись со мной до дома.

А теперь он вспоминает обо мне, ходя по магазинам, хотя я знаю, что после вчерашнего вечера он наверняка как никогда хочет держаться на расстоянии.

Никто из нас не готов к сближению с другим человеком.

Так почему, проснувшись, я первым делом думаю о нем? Даже когда его нет, я чувствую его присутствие повсюду. Осматриваясь в коттедже, я в каждом уголке вижу его. Иду в душ и слышу, как он напевает, стоя под струями воды. Я стараюсь не думать о том, как он намыливает подкаченное тело, которое мне довелось мельком увидеть пару дней назад.

Я иду в спальню, чтобы переодеться, и вижу, что его одежда висит рядом с моей. Не могу сдержаться и провожу пальцами по его рубашкам: такие мягкие, хлопковые. На прикроватном столике лежит его книга. Стакан, из которого он пил. Я чувствую на себе его взгляд, тяжелый, полный желания, такой, каким он одарил меня, когда я лежала в джакузи. На кухне он повсюду: в полюбившейся ему чашке на полке; в йогурте, сыре и колбасах в холодильнике, на которые он наклеил милую записку: «Угощайтесь, Роуз».

И в этой утренней тишине я вспоминаю бабушку Молли. Мысли о ней утешают меня, как теплое объятие в холодный день.

Почти невидящим взглядом я смотрю в сад, думая о бабушке Молли, когда мое внимание привлекают дрозды, клюющие семечки из кормушки. Тут же меня переносит в то время, когда я была слишком маленькая, чтобы доставать до этого окна. Бабушка брала меня на руки и пела на ушко колыбельные, мягко покачивая.

В более поздние годы, когда я ловила ее за тем, как она, опершись на столешницу и потерявшись в своих мыслях, наблюдала за дроздами, она говорила мне: